"ОКНО" № 8 (11)

Переводы

Пола Миэн (Ирландия)

Стихотворения

Предисловие и переводы с английского Анатолия Кудрявицкого

"В области неизведанного"

Пола Миэн не понаслышке знает, что такое жизнь простых людей. Она родилась в 1955 году в одном из беднейших кварталов Дублина. Ей нелегко было выбиться их привычной для девушек из этого круга колеи: школа - изнурительная работа - семья, однако она все же нашла свой путь в жизни. Поступив в Тринити Колледж -престижный дублинский университет - она окончила факультет английского языка и литературы и потом преподавала там те же предметы. Ее пригласили преподавать в США, и она несколько лет провела за океаном, но потом возвратилась в свой родной Дублин.
В 1984 году в Ирландии вышла ее первая книга стихов, "Вернись и не вини", а в 1986 году - в том же маленьком издательстве - вторая книга, "Читая небеса". Стихи Полы Миэн постепенно становились известными, их печатали многие журналы, ее приглашали выступать на радио, участвовать в телевизионных передачах.
Еще более упрочили ее известность следующие книги: "Человек, отмеченный зимою" (1991) и "Записки у изголовья" (1994). Обе они в разные годы входили в шорт-лист общенациональной поэтической премии. В 2000 году в Англии вышла ее книга "Дхармакайя" (примерное значение: "тело-правда"). Критики отмечали "особую теплоту тона" стихов Полы Миэн и писали, что она "выбирает темы дял своих поэтических произведений где-то в области неизведанного".
В ранних стихах поэтесса использует почти исключительно верлибр, однако позже она стала уделять внимание и экспериментам с рифмой. Она пишет также стихопрозу, эссе (одно из них было опубликовано в нашем журнале), пьесы и радиопьесы, которые часто транслирует ирландское радио. Творчество Полы Миэн было отмечено многими литературными премиями, в том числе престижной премией им. Мартина Трундера. Ее тексты переводились на многие европеские языки. В начале 90-х она побывала в России и выступала для англоязычной публики в Москве и Санкт-Петербурге.

Молли Малоун*

Из глубин истории -
песня, имя,
жизнь. Мы извлекаем это

из хлама, обрывков и ошметков,
выброшенных за ненадобностью,
мы складываем части мозаики.

"Она умерла от лихорадки".
Побуждение,
то самое, что заставляет сложить вместе

осколки разбитой статуи,
сложить то, что осталось:
песню, имя

и брызги моря,
соленые как кровь, как слезы,
в которые ее вогнали люди.

Теперь, изваянная в бронзе,
она без боли смотрит на сограждан,
что превозносят ее

и даже взметнули на пьедестал,
хоть глаза их слепы, как ее бронзовые глаза,
и не замечают ее многочисленных детей.

______
* Персонаж известной ирландской народной песни, торговка рыбой.

Бегство

Он до такой степени ушел в себя, что я
не смогла его дозваться.
Я все подготовила для нашего бегства,
а он даже не шевельнул пальцем. Так и сидел
уже который день у себя в комнате, рылся

в рукописях или раскладывал семейные фотографии
строго в хронологическом порядке.
Я заклинала его поторопиться =
наконец-то ожидались безлунные ночи,
надо было две ночи идти через лес.

Недавно в нашем квартале были солдаты.
Я вздрагивала от каждого стука в дверь,
от топота сапог на соседних лестницах.
Друзья советовали не терять времени -
многих с нашей улицы уже забрали в тюрьму.

Его глаза горели как двойное Солнце.
Молчанием он ответил на мои мольбы.
Я упаковала смену белья, половину
оставшейся еды, кольцо моей матери,
чтобы потом сменять его на съестное.

Документы с виду были в порядке.
Я уходила не ради себя -
я носила во чреве новую жизнь.
У самой границы я вспомнила, как в последнее утро
он стоял у окна и наблюдал

торжественный проход Солнца по улице, в глазах его
отражался парад облаков. На нем была
черная рубашка, которую я расшила звездами,
и он не сказал ничего. Ничего!
Вот проводник подтолкнул меня вперед.

Между двумя вспышками прожектора
Я под покровом тьмы легко проскользнула
в иную страну.

Вид из-под стола

Был самым лучшим видом, а стол бы меня прикрыл,
если б вдруг упало небо. Мир окаймляла красная
плюшевая бахрома. Какие бы сцены ни разыгрывались в комнате,
скатерть была занавесом, а я - аудиторией. Вот я смеюсь. Плачу.
Я была ребенком. Что я понимала тогда?

Только то, что луна -фарфоровый шар, подвешенный на медной
     цепочке. Ах,
то была совсем не луна. Луну я любила. Крышей мне служила
     дубовая столешница,
и под столом никто меня не замечал. Бабушка замечала.
Выходи, говорила она. Выходи. И я оказывалась у нее на коленях,
Вдыхала запах кухни и засыпала. Она убаюкивала меня.
Пела мне колыбельную. Не было никого добрее ее.

Что с тобой, детка? Я никогда ей не рассказывала. Ни слова
не срывалось с моих уст. Тени, говорила я. Не люблю
     теней.
Они хотят меня схватить. Там, на лестнице, за углом,
на лестничной площадке. За шкафом. В холодильнике,
     белые призраки.
Черные призраки в угольном погребе.
Голодные призраки в хлебнице.

Где-то далеко - моя мать. Сердитое лицо под дождем. Помнится,
молодое лицо. Зачем все это было - выговоры, ремень,
тумаки? Зачем мне теперь ей писать?
Наверное, ей было грустно. Одиноко. Дисциплина.
Наказание. Я подставляю под удар свои четырехлетние руки.

Минута, когда я стала поэтом

                                                  Кэй Форан

выдалась в 1963 году, когда мисс Шэннон
похлопала по тряпке, висевшей на крючке
под классной доской, и, полускрытая облачком меловой пыли,

сказала: "Учите уроки, девочки,
или, запомните мои слова,
вы окончите свой век на швейной фабрике".

Неважно, что матери нескольких девочек
как раз и работали на швейной фабрике,
и даже моя собственная тетя,

и многие соседки; дело было в том,
что эти слова - "окончите свой век" -
лишили труд присущего ему достоинства.

Конечно, тогда я этого не понимала,
не знала даже этих слов - "труд", "достоинство", -
все эти мысли оформились позже,

обрели смысл со временем. Возможно,
учительница даже была права,
никто не знает этого лучше, чем я сама.

Однако я увидела их, матерей, теток и соседок,
связанных, как цыплята
на конвейерной ленте,

опутанных нитками, как пучки
шалфея и лука, которыми моя бабушка
набивала птичьи чучела.

Слова могут раздеть человека,
ощипать его,
лишить переливающихся павлиньих перьев.

Поезд на Дублин

Я кладу голову на колени Ахматовой,
всхлипываю как младенец; большой палец у меня во рту.
Она поет мне колыбельную, успокаивает во тьме.

Матерь моего духа, моя наставница,
жена сладчайшая, источающая ароматы мяты и яблок.
Я кладу голову на колени Ахматовой

и засыпаю. Поздним вечером поезд придет
в столицу. Я найду своего целителя.
Я кладу голову на колени Ахматовой.

На заре рыжая лиса пробежала мимо моей калитки,
ласточки вернулись в Эшлин,
ива вздрогнула, когда я уходила из дому.

Я взяла свои стихи и паспорт;
золотая сережка моей сестры у меня в ухе.
Я вышла навстречу судьбе, ощущая спиною свою одежду.

Я кладу голову на колени Ахматовой
и всхлипываю, провожая себя в сон. Во мне
созреет песня; корона света

и твое лицо
придут ко мне из моего сна.
Я кладу голову на колени Ахматовой.

Сказка

Юноша влюбился в Истину и искал ее по всему свету. Нашел он ее в лачуге, на поляне посреди леса. Истина оказалась сгорбленной старухой. Юноша клянется отныне служить ей - рубить дрова, носить воду, собирать корни, листья, ветви, яблоневый цвет и самые разные семена, что могут ей пригодиться.
Проходят годы. В один прекрасный день юноша, который уже давно не юноша, просыпается с мыслью, что неплохо бы завести потомство. Он просит старуху освободить его от его же собственного обещания и отпустить в мир. "Да пожалуйста, - отвечает она. - Но вот мое условие: ты должен говорить всем,
что я молода, и более того, что я красавица".