"Ох, велик Тель-Авив, Холм Весны, где
нон-стоп шум-гам трав и вер, и столбом врыт нисан! А я � тля посередь
листвы бумаг, пасу стада строк, сосу сок словец. Что ж, хлебнем
напослед и зачнем, помолясь".
Михаил допил компот из слив, смял жесть
и швырнул издалека в бак � попал, глядь! Ух, жарынь, духота, пот течет,
чулан на съем осточертел, тоска ест. Вот то-то и оно � пора за труд!
Зевнув, он почесал нос дверным ключом
от очага-на-холсте (увы, не золотой!), отогнал мух (Сартр наслал?),
врубил тугим рычагом комп и стал набирать перстом: "Француз (рассказ).
Иван сидел на печи и писал роман. "Эх, спектакль бы ишшо в пандан
накострять � извлечь из-под глав! � мечтал он. � Трагедь! Как Степан
Расин". За окном шел дождь. Лил, ныл, стучал � осенял. Иногда его
сменял снег. Тогда бурчал буран, блажен � бу-у-у, иной раз мела метель,
плела нить � ни-и-ин, а еще молчком трещал мороз � о, молоко и кровь
щек, влекла свой текст гуртом пурга � румян-славян язык зимы!
И выл хор вьюг, вихрь нес крупу (подвид манн), пел ветр � "Вернись в
Смоленск!.."
А Иван, назло возне Мойр, смолил роман,
торчал на печи, как сыч иль Емелиан. Апропо, тут всяк сверчок-дурачок
дразнил-рифмовал его, чужака: "Француз-дрейфуз! Абрамосар-бейлисар!
Золя, гля, сопля! Андре � по пеньке бежит во дворе!" Ну, и он им в
ответ не спускал � то мышь под стекло (да еще натолочь!), то махру в
квашню, то плоть в мошну� А на Рождество, когда за заливным и оливье
мир начинал трындеть про тишь и сень олив � в лицо мацой хрустел� "А
чаво, дикари жа кругом, � размышлял Иван, точа карандаш. � Русь, дичь,
чудь, глушь� Живут в лесу, куют Храм Колесу. Гиль, гуль � и никаких
гвоздей! Напишу � и шо, кто поймет, побежит в ночь благовещать? Оторвут
кусок � и на гвоздь�"
Давным-давно пустил он здесь побег,
жил, как все вокруг, писал муть, любил опосля парной нырнуть в сугроб,
зело ценил ширь изб, гладь сиськ, синь глаз, лен волос, твердь льда на
Иордань � но все равно, кузовной груздь, тосковал порой по желтизне
звезд, миражей и песков родной земли Из, где зыбь, хамсин и кричит с
холмов ночной раввин, наводя печаль, где пыль дорог да скрип дрог
балагул, и сер мох камней � аваль зато умов хоть завались, интеллехт в
цвету! А тут лежи на печи и паши пустоту! Акын-простота, записной искун
рукавиц � тяни-толкай плуг по льду строк, сей соль � �шаг быка�,
борозда навсегда! � глядишь, есть толк в письме без причиндал, для
простецов (читай-глотай, скользя глазьми, считай ворон!) � один кифар,
два струна, лишь причитай, что Бог чего-то там не дал (и сыр позеленел,
и виноград), а вдаль послал! Куда ни Улисс, ни Дедал, крутя ус, не
гонял! За предел страниц, за обрез листа... Глиста � и та
летит на свет! Ползет стремглав! Так что, влачи на печи труды и дни,
Иван-Нави, сизиф-горгон � светись, трухляв, бревно бревном, аид-друид,
на дворе трава, на траве дрова, на дровах � даарк� Эх, глупой француз!
Пруст-куст, блум-сван! Стендаль-миндаль сидел на стене и вдаль глядел �
мил-друг химер, горбат и искушен! Пляши, юрод, пиши навзрыд � мир
сохранит, чтоб печь топить! Жил-был уже один такой ушан-лопоух,
просвистел скворцом (не галл, так галк), звать-величать Франц � узь
проз его у всех на слуху, извив теснин, резь тупиков (ну, например,
Тезей как землемер метаморфоз), хруст замз и высь глубин (всмотрись �
бездн вброд не перейти, тут батискаф какой-нито маракуй!) � титан, етит
твою, ан завещал все сжечь, все утопить...
Роман, каковой кой год клепал Иван
(идущ на смерть, шлю салют те, Ролан! Кроши писак в салат, труби в
рог!), взрос уже весьма толст, пухл и зван стал вслух "Путь на край
слов" (для себя � "На задах"). Был роман про то, как один человек,
беллетрист Игнат, день за днем не колупал в носу, а копал пером
котлован � кропал нетлень-повестень "П.Н.С., е.б.ж.", том-кирпич о том,
как пожилой драматург Антон хотел под конец жития-бытия из своих пяти
пьес создать одну � "Уход".
Антураж в "Положить на стол"
Игнат-бутафор предложил таков: лазурь, брег, морской прибой, пансион
Рюс, стон пальм под окном, баловство птиц, письмеца с болтовней от Лик�
Игнат натачал, что Антон гулял по песку в отлив, близ волн, протер
пенсне от брызг полой сюртука, чихнул, почесал нос платком и записал на
листке, ну, например: "Наш мозг � всего лишь комок желе в костяном
ларце, пусть сие и физиологизм. И когда, в конце концов завершив свою
чепуху чепух, мы пройдем босиком по льду сквозь тоннель на Тот Свет
(ледники небес � и паром вмерз влет) � то там, как утверждал злой
старик Толстой, нас вольют уже в ту семью (альмаман, стюденьт!), что ни
дать ни взять � холодец из медуз". Ах, не хотел Антон туда никак � в их
штерб-штетл, в котел тел, в уху душ. Пущай мы не разлей вода, как
нумера и Интеграл � а табачок врозь! Кисмет! Кис-кис, Мет! Карачун на
мази! Умри, братан, ты сейчас, а я � опосля. Уезд-АИД (Алексей, Иван,
Диман) � подождет, смердя! Мы еще поживем в сем хр-Шем из миров, еще
узрим небовал и ров! А мать-тьму и тетьмань из Магдал � попрошу не
встревать! У, брус четырехгранн! Взгромоздясь, одному куковать веселей
� без Ольг-собак, вне Соф-Сонь, Наташ-Катюш. Четверг воскрес!.. Но
такова жизнь и судьба, Лев и жена (дневник в сапоге), дар и болезнь �
жри что дают! И шли часы с косой, срок уходил в песок, кис мир, выжимал
Господь лимон на биарриц, уста � кустам, устал людской пастух гнать
монолог, блажить из кущ огней � иди гуляй с Моржом, и холодец крепчал,
а Антон чах, слег, пал ниц � цап-царап смерть, вагон-гроб,
драматург-моллюск � от судеб не уйдешь, труха непрух, зола реникс,
спаси и сохрани, е.б.ж., постучим по столу, а точней по печи�
Иван левшой своей почесал нос, отогнал
блох, вздохнул � Игнат-то, графоман, и рад гнать строку, дурак седьмой,
певуч и косолап, а вот каково его, клопа, сочинять, наделять душой,
вдувать хоть и не жизнь, но жисть � тяжелы жернова письма! Хадж на
восток слов! Сток в Стикс, сплав березины на сеновал... Слив в звуковой
компот... Стиль � се человек, тут тебе не кружева плести, а ржавь
сбивать.
Иван повелел так, что Игнат писал на
пеньке в холодке, вишь, в саду, в лопухах, где забор. Вдали на скамье
под кривой сосной кто-то смотрел в лорнет на закат. Вечерел небосвод,
чертил круги воробей � нес гроздь гвоздей к столбцам, несло дымком
костерка. О, св. Простота санбенит! Белизна одежд и саж � у нас горит
Беньямин... Видок-офорт из Гойй � передвижной каприз, опричь ночной
кошмар � свей песка, вой труб, медь змей, гвалт дум, былой дым изб, пар
хат! Мессюсь, где Ты? Почему Ты?.. И т.д. � твори добро, рисуй закаляк
в тетрадь, а зодно, вводя закон пар, создавай и гад земных � шестерюг
Числа... Играл карась в пруду средь коряг, сверкал из вод чешуей жабр и
фибр, бил хвостом � брысь, брысь, Зверь сметан! Из людской в мезонин
лакей пронес квас, поднос дрожал в его руках � ах, дряхл Фирс, не
пройти уж ему два-пять сфирот от и до, не достичь совершенств� Чужой
мужик приволок под забор мешок железяк � греметь над, мешать писать�
"Упал ранет, а Исачка все нет, пейсак
вводя впросак� Закон-тайга � в уме беги на двор (я описал Русь, пардон,
а Русь � меня!), жучь, жги, преображай � на то и угль-глагол! � бей
поутру болтом о рельс, колоколь в ночи топором о лист и стилом лупи по
стволам, шишкуй в речевом кедраче, чеши нос и язык, отогнав гнус с
мошкарой, шелуши дупло души, оседлай поводыря и камлай про узор щита,
виршеплет, � приказал себе Игнат. � Суров оброк строк!" Он черенком
пера почесал нос, отогнал ос и похвалил себя: "Сам из бар � а трудовик!
В Париж под мост не рвусь � лукамудить скрижаль про свист рачком, пишу
где Бог даст и что Он послал� Эх, гуляй, изба, ходи, печь! Вон овсы
взошли, вот-вот горох молотить начнут, пруд зацвел, сова кричит,
самовар кипит � красота!"
Михаил перечитал текст, заржал сперва,
но потом оттолкнул экран и покачал головой � эк понаписал, кудряш, куда
прям мастерство девать, вязь затолкать, колдовство слов так и прет, не
пропьешь, закусив рукавом (тут и ерш-компот, компатриот сивух, не
спасет!), гармонизм не предашь ни за какой евбаз вечерь, ни за каких
ев-баб в грешном саду ("Положи меня на Низ!" � как просил один молодой
человек из Кариот) � писать всегда, писать везде (в подъезд уже войти
нельзя)� Взалкал, волостной писарчук? Грусти, грусти, сынок, сир и
убог! А ведь у тебя, дедок, уже дед-лайн на носу, пора и о душе
всплакнуть�
Вдруг, как снег на рош, как в хлеву
звезда Рож, � дверь нараспах! � презрев стук, в чулан вошел Иван, а за
ним вдогон Игнат и Антон. В руках мечи блестят, булат, так сказать �
наверняка отмщать! Тю, щенок, озяб в конуре? Прижух, припекло? Щас
кость-то разомнем!
"Приплыл я, � внял Михаил. � Из хазар в
психоз. Дошед до кушет!.. На щите. Аль сон сякой чудной с бодуна де
куртенэ?"
� Эт чего у него наверху? � спросил
Иван. � Шар как бы и волосня кругом�
� Голова, � объяснил Антон.
� Руби, � сказал Игнат. � От ней все
зло!
� Власть тьмы-с, � подтвердил Иван,
скифск и раскос. � Секир-башка!
� Был такой врач, француз Гильотен,
гуманист� � произнес Антон.
� Рубай! � стоял на своем Игнат. � И
Омар Хайям, азият, сему учил! Нехай, братернитэ, оревуар!
� Стой, стой! � завопил Михаил. �
Постой-ка, брат мусью!
"Ой, бред сив! Ой, не в склад, не в
лад, хучь плачь!" � решил Онфим (небольшой пацан-жидовин � белобрыс под
горшок, смышлен, плюс грамотей, разумел, где "азъ" выводить, где крест
малевать). Он почесал нос (ноготком � хоботок), отогнал пчел. И ведь не
жалел Онфим изводить добро на черновики � не берег коры берез, вон в
углу полно, благодарю Един, вчера надрал. И сил, как у коня, ага �
значки-крючки текут, фарш букв аж вскачь из-под перага! Курдячь до дыр
про куздр у щерб � нектар и убещур! Ан не мед густ зрел в туеске
письма, не миф спел, как у слепых Го, Джо (да и Брейг � ель тех лесов,
боян тож) � а выходил срам один, воск на доске� Аз есмь микроб,
крохобокр, увы и ах! Как там их, друзей миазм � Михаил, Иван, Игнат,
Антон � всех сквозных земель-лаптей сплел хорошо, кажись, а оживить не
могу. Не франкенштейн чать � читать кадиш �Встань и иди!� Видать,
ремеслом слаб, чердак приземлен � а гусь перу не указ! Ну, реп без
проблем не добыть! "Помоги, что ль, ты, Перун � на худой конец!" �
взмолил Онфим, но истукан на столе молчал. Белобычок иных начал, на
кругу ветров, на колу мочал! С козла молока, со златорыб молок, корыт с
травой морской! Ах, ты так, балда, � тогда щелк тебя в лоб! В чело!..
Чу, сам собой загремел засов ворот, в сенях шаги, голоса � на порог
ступил Михаил, рядком зашли Иван, Игнат, Антон�
Но тут Моисей-шалопай (зачем, блин,
сфинкс в плену? А катись с него, как с горы Синай!) остановил бег строк
� омен, аменхотеп вам в бок! А и на кой вообще таки писать? Зубрить
латынь и койн � тщета� Моисей почесал нос острием тростника (выдь на
Нил, срежь ножом, что всегда с тобой, погляди туда и сюда � и зарой
талант в песок), отогнал вшей, жаб, тьму. Ей-ей, писать � что, встав в
нисан, бродить средь пустынь, вороша посошком листву страниц. Знай
осязай, обоняй � собирай в короба! Вась-вась с Беск-существом (у,
Един!) � от сих до сих... Да, да, исход букв. Гам песнь
синтагм (�гам� � тож, ивр.). Шумел камыш (учесть, что �шум� � чеснок).
Фараон, гарадовой, отпусти народ мой!
За день Моисей-пострел провернул до
фига дел � поиграл в бис на бис, аид-пирамид, натаскал воды в саркофаг,
нарубил дров для ладьи Ра (ау, тимур, пионер-хромец!), намял глин � и
теперь зажег жир свеч, достал, малец, резец, да и давай вбивать клин,
лепить пельмень-текст, развозить зерно по пластам куч, разводить
размазню каш по столу, катать письмена, что твой скарабей�
А Рон-Старшой, вожак первостай
(протоМоше наш, косноязык и могуч), в тот же миг, осерчав, отшвырнул
тупой кременчуг во мрак, вглубь пещер, где у мещан шла борьба за огонь,
за тепло мест у костра, и зло зарычал � бр, бр� Аж дрожь пробрела
мурашом по хребту до пят! Шерсть у него росла на груди и спине, как
кусты купин на бахче, мозг с арбуз, не шучу, бугры мышц �
великан-интеллектуал! Сошел с гор и слез с лесов Творца! Лев пещер и
саблезуб полян! Он почесал нос топором, отогнал, фырча, мышей-летяг �
фр, фр (мол, кыш, кыш!). Потом расщепил другой кремень, поострей �
стрела времен, ан не неан, а кром!.. И Гончаром урча � хр, хр (де ург,
ург) � изобрел на ходу колесо страстей, то есть изобразил на стене круг
и хривой хрест � Ох�
P.S. Прощальный всхрап автора, или
Послеполуденный сон юд.
Дорогой читатель утонченный, чать нешто
докумекал сходу, что сей рассказ французисто накострян на языке
андревнего Жида �
звон ударенья всюду на последний слог, ох, ожидание конца кольца...
Михаил Юдсон � прозаик, критик. Родился в 1956 голу в Волгограде.
Окончил физмат пединститута. Преподавал математику в школе. В Израиле
живет с 1999 года. Публиковал прозу в литературной периодике. Автор
книги "Лестница на шкаф" (М.: ОГИ, 2005). Заместитель главного
редактора журнала "22". Живет в Тель-Авиве.
|