Валерий Земских (Санкт-Петербург)

 

* * *

Положите на стол
Ножницы
Скомканную бумагу
Авторучку
Штопор
Расческу
Увеличительное стекло
Очки не советую
                 потом не найдёте
Записную книжку
Альбом
Пару дисков
Швейцарский нож
Поставьте стакан
                   с остывающим чаем
Ничего не делайте
Не заглядывайте в монитор
Но и выключать не надо



* * *

Вдруг понимаю
Никто не слышит
Кричи не кричи

Муха жужжит
Все повернулись и смотрят
Как она бьётся
                         о стекло

Подхожу
Открываю окно
Не улетает
Села на потолок
Слушает шёпот



* * *

Я могу подождать
Но не успеет
Добежать
Да и не спешит
Бредёт еле-еле
Возле каждых ворот постоит
Поговорит о погоде
Об урожае
На камне косу отобьёт
Не до меня
И не стоит
Уповать



* * *

Все видели
Не все
Не увидите больше
Проспали
Заигрались в фантики
Отвернулись на миг
Загляделись
                     на дно стакана
Всех звали
Не услышали
Прозевали

Говорят был один
Он видел



* * *

Рюмка пуста
Отпечаток на дне
Что это
Бабочка или сгоревший листок
Воздух которым дышали
Стекает по стенкам
Время переливается через край
Некому выпить
Ворона уносит добычу
На соседнюю крышу

Владимир Герцик (Москва)

 

*  *  *

Вибраций улиц я шарахнусь отраженьем,
Пересекая чей-то ах.
От колыханий дней повиснет на пружинах
Озноб, рассеянный в костях.

А в чайных сумерках и светляке бульвара
Переселяется в меня
Растущий перелив спрессованного жара,
Сверло бесцветного огня.



*  *  *

В небо уходит земля,
Цокнули эхом звонки.
В теплых подводных полях
Сон проницает виски.

Вдох � перебор по ребру,
Ветер качает глаза.
Флейты и пальцы медуз
В бисерных шахтах парят.

Тай. Возвращения нет.
Некуда и ни к чему.
Долгие ветки планет
Спящее тело всосут.

Ты � шаровая вода.
Тай, задыхайся, плыви...
Кружево темных наяд
Медленно рвется вдали.



*  *  *

Неосмотрительно и пьяно,
Раскачиваясь как магнит,
Баран озерного тумана
В покорной комнате возник.

Теперь и двери будут узки,
И кот перекричит дуду.
На ускользающей коляске
Калитку пеструю нагну.

В кабине райского паденья
Таятся люки по щелям.
И каждый воздух как последний,
И тихо первый, как удар.



*  *  *

В булке времени ветер увя.
Кто глотает? Попятился дым.
Мы проспали! Уже никогда.
А луна ударяет вдали.

А грачи улетают и вновь
Прилетают и снова � не плачь! �
Улетают грачи. Будь здоров!
Прилетай, улетающий грач!

Набегай, забирающий мяч,
Пей копье, береги, ледени,
Круговыми губами удач
Околесицу дна оттащи.

Палкой в лоб! Топором по хребту!
Поспевай затыкать пустоту.



*  *  *

Цветные круги
Зацепили меня.
Зуммер муз.
Стрекоза.

Андрей Коровин (Москва)

 

жизнь: в стиле light

вот так однажды уехать
чтобы различать
не Оля Алена Маша
а Хельга Ванесса Джейн
иначе знакомиться пахнуть
пить другие напитки
говорить на другие темы
проводить уик-энд
на берегу океана
смотреться в другое небо
где светят другие звёзды
где всё не лучше
нет-нет
другое
языки имена города и дети
где женщины кончают на другом языке
и их соцветья иначе пахнут
у них другой свет в глазах
другие в голове песни
что-нибудь в стиле jazz-light

жизнь в стиле light
это единственное чего добилась
всеми своими войнами и революциями
Европа
жизнь налегке
когда все их проблемы
кажутся нам сущими пустяками

и когда это другое-лайт
поселится возле сердца
вернуться
чтобы любить наших женщин
рожать наших детей
писать наши книги
с лёгкостью монпарнассца
с сердцем русского человека
и молиться
да да молиться
за тех
и да за других




тайна двух океанов

твоё имя могло бы быть
Амфора Агнешка Кариатида
ты могла бы быть
негритяночкой или мулаткой
танцевать стриптиз
или писать статьи для журналов
любил ли я тебе больше? меньше?
не помню
не помню
имени твоего и твоего призванья
цвета кожи не помню
и запах остался тайной
помню только это твоё
my darling
говорила
будто хотела сына
и открывалась
я чувствовал себя капитаном Немо
в твоих глубинах
мой эхолот открывал в тебе
столько марианских впадин
что на изучение берега
не оставалось времени да и смысла
а ты улыбалась мне
да ты мне улыбалась
по твоей улыбке
плавали яхты морских пиратов
о улыбка всегда живёт грабежом и разбоем!
и пока океанолог изучает
тайны двух океанов
пираты наверху грабят судно
и сбрасывают за борт капитана
и уже непонятно
счастлив ли океанолог aka капитан Немо
что не пережил этого ужаса твоей улыбки
ведь ему предстоит всплытие без страховки
и унылое зрелище сожжённого корабля
сколько их было
переживём и этот
друзья пришлют вертолёт с ящиком виски
алкогольная терапия
излечивает от всех болезней
- входите, доктор!
- так как её звали: Лесбия, Мнемозина?




женщина: вариации

расплетала ноги � как расплетают руки
говорила голосом моря � голосом лона
выпускала птиц из кроны своей � как выпускают песни
пряла ветер и звёзды � открывался небесный свод

если смеялась � цвели в садах орхидеи
если плакала � собирались на праздник гости
если входила в море � реки выходили из берегов
если пела � приходили послушать горы

если шла по траве � трава становилась свитком
если шла по воде � рыбы взлетали в небо
если смотрела в глаза � рождались дети
если любила � была несчастна




они: приходят

невероятные женщины ночью
бродят в моих постелях
невозможно запомнить их имена
они их всегда меняют
невозможно запомнить их лица
они всё время другие
только запах отличает их друг от друга

я узнаю Мари по запаху миндаля
Элен � по шлейфу иланг-иланга
Жозефину � по острому вкусу грейпфрута
по смеси розмарина и дикого апельсина �
узнаю Джулию
по аромату зелёного чая � Заиру
по запаху розового масла � Розмари
пачулями пахнет Паула

кажется именно так их всех зовут
когда они так пахнут
невероятные женщины
бессонных моих ночей
семь женщин семи дней недели
они меняются днями именами и запахами
чтобы сбить меня с толку
я и правда теряюсь в догадках
кто со мной этой ночью
прошу что-то спеть или рассказать
но и голоса они тоже меняют

вот так полностью всё изменить
могут только женщины
странно ещё что они не обращаются в лис
как у Пу Сун Линя

впрочем никто не знает
откуда приходят женщины
с неизвестного материка
или с других планет
они просто приходят и живут с нами
пока не придёт их время вернуться к своим

Екатерина Садур (Москва)

                            

Вечер � время многоточий...  
                                                
                                                  М. Айзенбергу

 

1.

С вечера
Срезал
Две розы,
чтобы они
ожили к утру�
Жадно принялись бы
пить воду и
воздух
в стеклянных банках,
всасывая стеблями,
как насекомые
хоботками
пыльцу.

Как занялись! Ишь!
Срезаны ведь,
а всё тянутся ввысь, в тишь.
Кто их просит?
Стекло их - застывший воздух.
Вода?
Цвет прозрачен"чист"

Глоток зелёного чая, -
маята ночи"
Тень за оградой немеет от крика.
Саломея ли?
Дышит ли?
Эвридика?
Отчаян
но
холоден дух
начала
мая
и, кажется, разогреваться не хочет"

Вокзал над морем,
Голубые колонны наклонены
как бы наискось, если быстро ехать
навстречу
лету.
Кипарис узок и туго спелёнат
штыком прокалывает грудь неба.
                         Пляшет Геба
у вещевого рынка.
В спешке
ей купили чешки
для танцев. И на зиму
навырост ботинки.

От кашля хрипит и рвётся
             грудь неба.
             Нет, не был
ни там, ни у моря.
Вода разглаживает следы.
Забыл: мы сегодня на �вы�, на �ты�?
Глоток зелёного чая горек.

Пригорки гор пригожи.
Пригоршнями
пестреют сады.
Гладок гравий
вытоптанных дорожек
и просыхает
только к середине дня.

Бедная ласточка моя Эвридика,
за что ты так полюбила меня?
   
Она смеётся в ответ
и вместо - нет -
склоняет голову:
Отойди-ка"
Мне нужно в низину, мне нужно вглубь,
Туда, где ветви растений свиваются в тени.
Ты знаешь все их названия:
чертополох" терний"
волчья ягода" не обессудь"

Лети назад, ласточка Эвридика,
просо просыпано
в гравий,
вода пересохла, ключи остыли"

Она в ответ: Ты что? Ты оставил?
Меня? - и кружит совсем низко,
чиркнув крылом
по придорожной пыли.  -
          
� Зёрна бы стала клевать с руки,
послушная, присела бы на плечо,
мимо губ твоих
пролетела бы,
да горячо.
Прошу:
последний раз
помоги!
Пуста дорога,
пусти � где тени,
где музыка муки свивается в пенье,
где терний не ранит ни рано, ни поздно,
а только пить воздух, губами � пить воздух!
 
И где � единственная отрада -
Ни знать, ни помнить тебя не надо".


- Лети, Эвридика, лети назад"

- Твои запомнить хочу  глаза�
Не стой на пути, отойди с дороги.
Глаза равнодушны, а голос строгий
Садовник,
                садовник,
                              пусти меня в сад!



2.

Ходить по кругу
Месить ногами
глину на площади у вокзала,
припоминая слова,
которые ты не сказала.

Долбить, срывая голос до хрипоты
в который раз
целый час
подряд:
Ты говоришь колко и прытко,
остроумно, но легковесно�

� и обвинений нестройный ряд�

�  Каюсь, Господи, каюсь,
Моя немота
неуместна!

Так начинается пытка
золотых стрекоз твоих глаз,
в самом начале мая
умершая невеста�

А дальше � воздух пить
измученным ртом.
Воздух обнять пустыми руками,
пятым потом пахоты,
           и пот�м
всё никак коса не найдёт свой камень.

Разве можно
девушкам
со стариками?
        
                              

3.

Всё просит с моря: прислать открытки,
Почтовая авиамарка, штамп.
Открытки доходят с первой попытки,
торопливые, �
          � в свете казённых ламп.

Стена аккурат железной кровати.
Плохие сосуды.
Пересуды
по коридорам. Старые дети
морщат лица.
Смотрю против солнца
цветные  граффити
своей больницы.

Вздорно невольно
вдруг
новый недуг.
Просит прислать фотографии,
на которых
среди друзей, среди нежных подруг
счастливый я
в неполные двадцать лет�

А её ï¿½ ещё и в помине нет�
                  


4.
                        
У Гамлета � альцгеймер, паркинсон,
сквозняк в груди и прочая зараза
пустого черепа. Глазниц алмазы
насквозь все пропиты,
                            все сложены у ног �
(бутылочного горлышка стекло
по капле в землю медленно стекло) �

Малюточка. Торговка базиликом
и прочей снедью: лук � порей, чеснок,
пучок укропа. Щурясь на восток,
на площади,
              откуда ни одна
дорога не ведёт её обратно,
сверяется с часами.
               Солнца пятна
               слепят.
Застыли стрелки.
Не пора ли?
Положен ли
короткий перерыв
в полчашки кофе,
в вымокший �Парламент�
и смеха неуместного прорыв?
                     
Не голос,
кисло-сладкий голосок.
На грубом пальце � перстень с сердоликом.
Ум пуст и чист, наполнить кошелёк
пусть мелкими, но всё-таки умеет.
И профиля � чеканная камея,
и лютое презренье к москалям,
затерянным, замоленным на сломах
              уступов скал,
однако, не скормившим
              ни рыбам глаз,
              ни печени орлам�

И влажность расторопных бойких губ,
и расторопши завязь в огороде�
(Часов вокзальных стрелка обмирает
на сломе дня и на границе рая,
о, Господи! при всём честном народе!)

И море ластится и плещется у ног.
Хохляцкой речи каверзный урок,
к которой ты ни мало не способен!

А к вечеру � обида и прохлада:
Ты нежен, но не нужен.
              И награда:
Ты, Гамлет, сыт и пьян,
ты стар,
              ты изнемог�
                 

             

Анна Мамаенко (Краснодар)

Тротиловый век

Дома наклоняются ниже и звёзды ложатся у ног.
Из черной дыры прорастает простая дорога.
Вокзальная нежность сочится меж сомкнутых строк.
Из сомкнутых рук проливаются контуры Бога.

Возьми меня за руку и уведи далеко
от этих холодных и хищных рекламных созвездий,
распахнутых люков, затоптанных кем-то ростков.
От сорванных крыш и от этой дороги железной.

Меня больше нет в перепутанных планах Творца.
На темной воде, подступающей к горлу вокзала
качается тень и дорогу читает с конца
ремонтной бригаде, уже разбирающей шпалы

По ржавым жилетам неспешно стекает Луна.
Хлестнёт по глазам небывалая звёздная завязь.
Наряд уже выписан. Я получаю сполна
по паспорту, ордеру, морде� всему, что осталось.

Расстрельные списки январских суровых дождей,
свисающих клочьями с тёмных вокзальных карнизов,
учу наизусть. Ибо вписана в них от рожде�
Не я. И никто за меня не ответит на вызов.

Мой поезд отчалил. Сошлась маслянистая тьма.
Колотятся в окна вконец окосевшие звёзды.
В Тротиловый век брюхом кверху вплывают дома,
где Бог-террорист разрушает всё то, что не создал.




Вороний туман

Пристальный взгляд из-за белого веретена.
Деревья ткут наступающий новый год.
На трамвайных внутренностях гадает моя страна.
Полынью полнолуния затягивает тонкий лёд.

Все вороны в тумане белые, словно мел,
в космосе чёрном скрипят прописную весть �
Волга впадает в Каспийское море тел,
ходивших по разным путям, но осевших здесь.

Рассвет выползает из-под закрытой двери,
словно конверт, в котором повестка в суд.
�Вам надлежит явиться�� Иди и твори
круги по воде, которые не спасут.

Туман сгущается. Падает веретено.
Нить обрывается и ускользает прочь.
Отражение Автора камнем идёт на дно.
Аплодисменты. Вороньи крылья. Ночь.




Созревание

По зелёному � красным бисером � жуки-пожарники.
Я лежу глазами в небесную птичью сутолоку.
Мой пожар затухает, одна головешка дымит Стожарами.
В звездной копоти зорким ковшиком легко достукаться.

Насекомые подданные приносят меня в жертву Ящеру.
Человёнки поддатые приносят мне, чтоб поправиться.
Я лежу на грядке и себя потихоньку выращиваю.
И плюю мурашами в тех, кому это не нравится.

Ящер каждую ночь приходит и смотрит в глаза мои.
Он прекрасен и холоден, сквозящий в пространстве и времени.
Потом отлетает, до края наполненный небесамыми�
А я созреваю в очках, поскольку хреновое зрение.

Вот так и живём, и себе и другим приятные.
Верим в чудо � оно прилетает и тут же сбывается.
Это как в животе у мамы � добро ещё не распятое.
Это то, что потом, к сожалению, забывается�




Былина

Первобытно-общинным строем
идём далеко и надолго,
натуральным обменом заполняя пустое пространство
где когда-то гнездились Вера, Надежда, Любовь
и мать их София�
Обрастаем дикой щетиной кофейной
ночных затяжных, как дожди, разговоров
за жизнь и за всякую прочую нежить,
которая нежится в пауками пропахших углах
потолков, за которыми явственно щелкают
косточки звёзд на Божьих бухгалтерских счетах.
Дикое Поле пододеяльников и простыней.
Курганы смятых подушек.
Коридоры овеяны доисторическим ветром,
русским духом немытых сортиров.
Иди и смотри, как встаёт на весну эту солнце,
богатырь Пройди-свет с заточкой в дырявом кармане.
Летописец сидит на очке и карябает слово,
которое было на облезлой стене
в начале любого сортира.
Вода и надежды уходят, смываясь
в окиянное море русской кромешной тоски�
�Еще одно, последнее сказанье,
И летопись окончена��

Ян Пробштейн (США)

 

* * *


Свет и свист, и щелк да щелк �
прилетел ко мне с утра,
разбудил и растравил,
взбудоражил до нутра,
посвистел он и умолк.

Ты растрава, мой щегол,
укоризна легких крыл,
твой бесхитростный напев
не припомню, как ни тщусь,
растревожив мою грусть,
мне оставил, улетев,
отголосок, эхо, голк.



 
* * *

Неисповедимы пути истины:
Не в передних же стирать исподнее �
Из приемных путь в преисподнюю.
Исподволь себя от пут высвободи �
От салонов приторных, где так солоно,
От гостиных, где гостить стало холодно.
Заповеданы пути заповеди �
На сквозняк времен себя выведи




* * *

Душа пропала неожиданно:
позавчера ещё была,
вчера всё ныла, но пила
со мной � немало было выпито,
с утра опомнился � ушла.

Да где же, братцы, это видано:
в конце концов, ведь не жена,
пусть даже и не хороша,
истерзана, но всё ж она �
моя пропащая душа.

Я не могу найти покоя,
следы ищу души пропащей,
не выхожу из интернета
и с виртуальною тоскою
в глухие забираюсь чащи
и виртуальные тенёта,
но чувствую � не там она.

И всё послав к такой-то матери,
откупорив бутыль портвейна,
я пью, друзья мои читатели,
за упокой души Пробштейна.

Людмила Логинова (Тарту, Эстония)

* * *

о конечно я помню
мелкие подробности жизни
красную майку
стакан земляники
чашечку кофе
наш мальчишка чуть не упал с балкона
белая чашечка
что ты прочел на дне
такое
что испугался
и бросил её вниз?



* * *

дома мне так обрадовались
а я никого не узнала
глянула вниз
надо же как высоко
незнакомый город
вышла на улицу
по нарисованной лестнице
вернуться
еще разочек на них посмотреть
проснулась в слезах



* * *

 Я собираю всякие никчемушки �
бусинки, камушки, маленькие ракушки,
шарики, бывшие ручками неваляшки,
морем обкатаные матовые стекляшки,
брызги, которые бросил в лицо прибой,
слова, подаренные тобой.

Елена Галиновская (Москва)

 

* * *

Осень � �очень�,
Сказанное  младенцем
Промокшее
Прохрустевшее
Остыло, сгустилось
Смешалось
Гремит и хохочет
И топчет траву



* * *

уходить
в октябрьский лес
уходить, отправляться,
дрожать и смотреть
на белое, в трещинах веток,
небо



* * *

в поезде
солнечный заяц
едет со мной
с кем оставили мы
этот город



* * *

из-за угла стреляет
убивая прежние вещи
разные принимая оттенки
втискивая в тома
случайные разговоры
голосом распирая горло
звуками обтекая
на волосе раскачивая
так меня любит время
не отпускает



* * *

Всматриваюсь в улицы
Люди движутся пятнами
Серыми, черными
Каракатицами   
И нет у них запаха, ног или памяти,
Чтобы пятиться
Но если втереться, внюхаться,
Если в них раствориться
То страшного ничего
Наверное, не случится



* * *

Неуловимое
Праздником площади
Тем, что отпразднован
в прошлом году
Необъяснимое
Плеском воды,
что течет по хребтам
под асфальтом
Неуязвимое  
Белой разметкой
стоянок автомобилей
Неутолимое
Солнцем иссушенным
Скомканным, душным
Таким человечьим

Елена Дунская (Москва)

 

Баллада о возвращении
        
А в переулке Маши Порываевой
Доржавливают жизнь пути трамвайные
И все висит табличка:  остановка,
Как на двери забытая подковка.
Вот этот дом� давным-давно заброшен,
Замародерен и бомжами раздербошен �
Дом семь дробь два, застрявший где-то между
Отчаяньем и замершей надеждой�

Он вырос тут, дружа с кнутом и пряником.
Его сегодня звали бы ботаником.
Пилил на скрипочке, прилежно горечь пряча,
Пока его друзья гоняли мячик.
И в бабой Нюсей штопаных носочках
Болел ангиной, расставляя точки
И умножая с вялым интересом,
Чтоб не отстать от школьного процесса...

Истерлись точки. Растворились дроби.
Жена, карьера � испарились обе.
Душа пылала, как пустыня Гоби
И вымерзала тундрою в ночи.
И  самолет летел над облаками.
И стюардесса  длинными ногами
Из облаков кроила оригами
Под стопку � за покой и за почин�.

И вот он там, где родилось Распятье,
Бессмертное, как счастье и проклятье,
Где благость и грехи � сестра и братья �
Как свет и тени, держат этот мир,
Где иудеи, греки и армяне,
Католики, буддисты, мусульмане
Живут в терпении, что выше пониманья,
Дыханьями не бередя эфир.
Он стал своим: соседом, другом, братом,
Был на блинах, ифтарах и шабатах,
Ходил на службу, получал зарплаты,
Крестил, женил, порою хоронил�
Короче, жил, почти что гармонично,
В Предвечном Городе, где даже гомон птичий
Не верещал, а музыку творил.
Все это днем. Но почему-то ночью
Непрочный сон его все чаще червоточил,
Навязчиво, как скрип, издалека
Его точила странная тоска
С упорной страстью, как искусный резчик,
Неутомимая � точь-в-точь � жучок древесный.
Был мечен ей и Федор Достоевский,
(и кто из наших не был ей клеймен?)
Ведь русская душа � не хмурьте брови �
В ней голос Бога, а не голос крови,
Язык ее � он нотен, а не словен�
И так и будет � до скончания времен�

ï¿½И вот � за берегами берега,
И снова � за границею граница.
На круги вновь. Но только на кругах
Уж ничего вовек не повторится.
И этих странных русских возвращенье
Непостижимо, как китов движенье,
Что из надежной, нежной глубины
На смертный берег плыть обречены.
О, сколько их, пронзенных русским духом,
Пропало в лагерях и голодухах!
И в скудных колбах смысла � не найти
Разгадки страстотерпного пути��
Он написал и опрокинул стопку
За все не зарастающую тропку
И за назад по имени вперед.
А самолет летел над облаками
И стюардесса длинными ногами
Из облаков кроила оригами
С улыбкой � никому и в мимолет.




Эвридика. Орфей. Гомер

Реплика к стихотворению Р.-М. Рильке �Эвридика. Орфей. Гермес�

                                     Б.Ш.


Полжизни без тебя,
Как пол-гроша.
Бесценных пол-гроша,
Растраченных бесследно�
Бела, как северная ночь,
И также беспросветна,
Стекает жизнь по зеркалу души,
Не отражаясь в нем.
Стекло � душа� �

Шептала я
В разверстый рот Гомера.

Жизнь раскололась.
Как рука, срослась.
Испепелилась боль.
И, свыкнувшись с увечьем,
Вновь побежал огонь
По белым, чёрным � вечным
Костяшкам,
Будоража нервы струн,
Пульсируя в сосудах нотных рун�
Но холоден огонь.
Бескровна страсть� �

Шептала я
В разверстый рот Гомера.

Ждала. � Чего?
Ответа от него
И жадно в черноту беззубого туннеля
Вгрызалась взором, слухом,
Не умея
Поверить в то, что тишина мертва
Без голоса любимого Орфея.
И Танатоса власть,
А вовсе не Морфея,
Его мне не вернут�.

И  я
Обол кладу в безмолвный рот Гомера.*


* В античные времена, когда поэт считался пророком,
связующим звеном между царством живых и миром мертвых,
Великий Гомер зарабатывал на жизнь, сидя на базаре,
где любой желающий мог нашептать в его раскрытый рот
вопрос своему умершему другу или родственнику и за
небольшую плату получить ответ из уст Гомера.

Анна Иглина (Донецк, Украина)

Исход из рая

ОООО ï¿½ на разрыв аорты.
Земля под ногами до состояния паутины
Обветшала, забывая: вор дал �
Вор взял (а не Бог!), взял, а нас же бросил, в хляби, во льды, на

Землю новую, но всё напрасно.
И близко нет нового неба � дыры зияют
На залатанном старом. Украсть и
Укутать в пеленку � тряпье ребенка, от всех скрываясь

Легче (всегда?), чем мир выкрасть, смехом
Закрыв от Суда� Тесно звуку, кровью рожден, распахнут
Перед ударом, как перед эхом
Того, Кто (Что?) был Светом, стал же� нет, не то, всё же � плахой.