Возложение хвостов

Город медленно зарастает солнечной пылью, травой и ящерицами.

Тысячи юрких ящериц ползут по безлюдным улицам. Стекаются к центру подрагивающими потоками. Кажется, взгляды их, тяжёлые и скользкие, ползут отдельно, чуть выше хозяев. Оттого, несмотря на изгибы тел и извивы улиц, в неподвижных глазах рептилий не плещется время. Степной терпкий воздух въелся в их кожу письменами, невообразимыми узорами и архаичными граффити �цойжив�. Ближе к вечеру, наконец сойдясь у памятника адмиралу Грейгу, они, и без того бессловесные, молчат. Несколько минут немой неподвижности, достойные веков. И только потом, без всякой команды, отбрасывают свои хвосты, словно возлагают целые шевелящиеся букеты к остывающим плитам пьедестала. И неподвижно смотрит старый адмирал, как расползаются длинные тени, как осиротевшие хвостики подёргиваются, напоминая маленькие, разваливающиеся на части якоря. Совсем крохотные якоря, потерявшие былой вес и всплывшие сигнальными буями над затонувшим флотом рассыпавшейся империи�

     Рояль в устах

     (трио джазовых стословий)

�Что бы там ни говорили, а партию рояля исполняет сам рояль...�

(Какая разница, кто автор)

     1. Взгляд. Взгляд и взгляд

И если ты молчишь в рояль, то и рояль молчит в тебя. Собственно взгляд. Взгляд действия и взгляд возможности. Смотришь коснуться. Смотришь зазвучать. Не видя собственных рук, их взмаха, их беспомощности� Уходишь в рояль, как в монастырь! Беззвучно перебираешь губами чётки мантр� Играешь взглядом дымящееся граффити: �дж...аз�. Но взглядом улавливаешь: �дж...онкейдж�... Выкручиваешь глаза-лампочки. Прячешь в карман. И уходишь � в немоту, темноту. Осторожно ступая в собственные следы, не успевшие расползтись. Так и не нарушив чуткую дремоту стареющей звери. Не войдя в сонную реку. Не пригубив чёрно-белого десерта � натюрморт из прямоугольных коконов звука. 273 секунды безумного джа�

     2. Палец. Палец и палец.

Перчатки живой кожи. Каждый палец � жемчужина. Нырял за ними на дно сновидений, где кумиры играли, роняя пальцы. Задыхался в пучине музыки, собирал. Пока не срослось в перчатки. Что ни палец � загляденье! Три � таких разных! � �правых безымянных� Телониуса Монка (не повторялся даже сыгранными пальцами). �Правый указательный� � Арт Тейтум (подарок сонной сестры). Малоподвижный �большой� � сам Фэтс Уоллер� На левой � четыре средних: Джонсон, Аммонс, Эванс, Рэй Чарльз. И ï¿½ мизинчик Тосико Акийоси. Почти новый (редко макала его в музыку, чаще гладила слезинки)� Так бы и не снимал, если б не� Джаз! Его � только от плоти своей, только нагими пальцами�

     3. Клавиша. Клавиша и клавища

Свои клавиши он носит с собой. Потому карманы переполнены с детства. И девственна пауза � первобытная немота перед джазом, когда он за кулисами неспешно достаёт клавишу за клавишей. Осторожно, будто к ране, прикладывает первую. Тщательно раскладывает остальные. Каждый раз по-новому. Словно карточный пасьянс. Именно в этом секрет импровизаций. Заждавшиеся зрители помогают ему играть. Фальстарт ритм-секции зрительного зала � хлопки проникают сквозь занавес, вносят в пасьянс погрешность. Именно в этих местах зал будет взрываться аплодисментами, узнавая себя� Но всякий раз одна клавиша оказывается лишней. Приходится прятать за щёку. И в приступе джаза касаться языком. Чтобы не фальшивить самому себе�

     -- Алексей Торхов (Николаев, Украина)

По балконам

Стеклянно-чистый мой, наивный до цинизма, тебя я выпускаю погулять

По балконам, по карнизам, по решеткам, парапетам, водосточным ржавым трубам, недорушенным печным, по асфальтам и по галькам, по осколкам и по кронам, при луне бесцветно-серым, по хвостам бродячих кошек, по мостам через дороги�

Ты мне махнул рукой, боюсь, что утром не вернешься, вовлеченный

В спирали лестниц за закрытыми дверями; в огни изменчивые в городской оправе; в колонны парка, выпивающие почву; в скульптуры, оживающие по ночам, и в шелест сумрачных автомобилей, и в запах табака с вишневой жвачкой, идущий от Марий и Магдалин.

Бросаться за тобой бессмысленно, мой чудный, бесполезно хватать зубами воздух

Не призову тебя растаять, рассеяться, распасться на нити, паутинки, шерсть и конденсат; не призову тебя вернуться, не обяжу к приличиям ошейником и поводком; и не унижусь бесполезным криком, поскольку часть моя ты, и из меня уходишь по балконам. 

*  *  *

А в Царстве Мертвых снова снег. Пустым столом встречают гостя, и часовые пояса затягивает белый мир. Вертлявый дух коленями назад к соседке скачет, у нее под крышкой черепа изюм и рис. Мне так темно. Согрей меня, Защита, отговори потусторонних псов рвать мое сердце. Милый, я ненадолго, подарю тебе ресницу, быть может, загадаешь меня до смерти, а, вернее, я сама пустой дорогой убреду.

     -- Екатерина Поляничко (Томск)

Фрагмент Первый

Вечер. Равнина. Чахлые кусты.

Дорога. Повозка. Лошади. Заколоченный гроб. В нем лежит человек или то, что когда-то было человеком. Вернее сказать об этом невозможно, да и незачем, потому что всё равно ничего не скажешь вернее того, что было сказано выше.

Итак, можно продолжить.

Равнина. Вечер. Равнина.

Чахлые кусты.

В гробу лежит человек. Умер он недавно, хотя на этот счет нет никаких точных сведений.

Солнце садится. Тени удлиняются. Повозка едет.

Лошади неторопливо перебирают ногами. Возница подремывает на козлах. Иногда он пересиливает дрему, оглядывается кругом, но, не найдя ничего подозрительного, снова погружается в полусон.

Поднимается несильный ветер, чуть колышущий одежду возницы.

Смеркается. Сумерки.

Равнина и ветер. Полусон.

В гробу лежит человек, его везут на кладбище, где должны зарыть в землю.

Тени ползут, вытягиваются.

Скоро совсем смеркнется. Звезды скрыты, небо неясно.

Вечереет.

Сумерки сгущаются, начинает моросить мелкий дождь.

Возница сердито продирает глаза, но вскоре вновь отходит в полусон, успокаиваемый мерным покачиванием повозки.

Капли дождя стекают по его лицу. Гроб тоже начинает намокать, становясь скользким.

Вечер. Солнце село.

Равнина. Ветер чуть сильнее.

Полусон. Намокший гроб.

Всё та же равнина, всё тот же вечер.

      -- Евгений М. (Воронеж)