Змеи сентября


Все лето я слушал их
шуршанье в зарослях,
наперегонки со мной ползли они
от куста к кусту
в саду, мною взращенном -
шепот среди калины,
сигнал, исходящий от изгороди,
пульсация тени
в барбарисовой чаще.
Сейчас, когда ночи исполнены прохладой,
мне грезится, что они исчезли,
застыла их кровь, и они
проскользнули в иные миры
до наступленья морозов.
Увы, нет. В обманчивом бальзаме
полудня, словно вопреки проклятью,
предстает предо мной эта пара,
пробравшись сквозь узкий проем
в густой парче зеленой
северной ели,
вися вниз головой, сплетенные
в бесстыдном узле любви.
И я погладил сухую,
зернистую шершавость их кожи.
Все-таки мы соседи на этой земле,
подписанты одного договора.
От прикосновения моего
дрожит дикая нить
мирозданья.





Портрет


Мать не смогла простить отцу
самоубийство
в общественном парке,
в те трудные дни
весны,
когда была беременна она мной.
Спрятав имя его
в глубине души,
не позволяла она себе его произнести,
но все ж я чувствовал его трепет.
Однажды спустился я с чердака
прижимая к себе пастельный портрет
губастого незнакомца
с лихими усами
и карими глубокими  глазами,
и мать, ни слова не говоря,
в клочья портрет разорвала,
и пощечина досталась мне за труды.
Мне шестьдесят четыре,
но я все еще ощущаю
как горит моя щека.



- Stanley Kunitz

Стэнли Кьюниц (1905 - 2006) был поэтом, критиком, редактором. Родился в семье польских иммигрантов в городе Уорчестер, Массачусетс. Окончив с отличием Гарвард (1926), читал курс поэзии в колледжах и университетах. Дебютировал поэтическим сборником "Интеллектуальное" (Intellectual Things, 1930), оставшимся незамеченным. Первое признание ему принесла не поэзия, а редакторская деятельность - он редактировал несколько антологий и справочных изданий. Сборник "Избранные стихи" (Selected Poems, 1958) принес Кьюницу известность и был удостоен Пулитцеровской премии. Кьюниц был одним из самых известных поэтов США второй половины 20-го века.

    

Поющий о своем городе

Немногие поэты пишут о городе, в котором живут - наверное, нелегко любить город когда знаешь не только его парадный облик, но и "теневые стороны". Совсем немногие ирландские поэты рискуют писать о Дублине - городе, который во многом олицетворяет собой Ирландию (особенно если вспомнить, что более трети населения страны здесь живет!) и который столь красочно был изображен Джойсом в его романах.

      Но времена меняются, и сегодняшний Дублин � совсем другой город, хотя в чем-то и очень �прежний�. Один из номногих поэтов, пишущих о столице Ирландии, � Питер Сирр (р. 1960). Он не коренной дублинец, его родной город � Уотерфорд, большой портовый город на юго-востоке страны, один из самых �англизированных� городов Ирландии, знаменитый на всю Европу своими хрустальными изделиями. После школы Питер Сирр переехал в Дублин и поступил учится в Тринити Коллледж, один из лучших университетов страны. Еще в юности он начал писать стихи. Их скоро заметили, стали публиковать в журналах. В 22 года он удостоился крупнейшей ирландской поэтической премии имени Патрика Каванаха. Вслед за этим вышла его первая книга стихов �Маргинальные зоны� (1984), опубликованная одним из авторитетнейших ирландских издательств �Гэлери Пресс�.

     То же издательство впоследствии выпустило еще несколько его книг: �Говори, говори� (1987), �Пути падения� (1991), �Финансовый отчет о плодотворном сотрудничестве� (1995), �Возьми все с собой� (2000), �Тем не менее� (2004) и, наконец, �Дело в том...� (2009). Все они были исключительно высоко оценены критикой. �Изумительное богатство языка и мастерство стиха ставят автора в ряд лучших поэтов современности�, � писал о нем критик Том Клайд в журнале �Фортнайт�. В 1998 году Питер Сирр стал самым молодым ирландским писателем, когда-либо удостаивавшимся престижной международной литературной премии О�Шонесси, учрежденной Американским Центром по изучению ирландской культуры.

     Питер Сирр много путешествовал. Он подолгу жил в Голландии и  в Италии, объездил чуть ли не всю Латинскую Америку и вернулся в Ирландию обогащенный опытом чужестранной жизни. Он пишет, конечно, не только о Дублине, но и о других городах и странах. Однако внимание его приковывает к себе прежде всего Дублин, с его эклектической архитектурой и генетической памятью о правителях-викингах, средневековых священниках и безымянном простом люде. Темы древней истории кельтов предстают вполне красочными в стихах этого поэта-урбаниста. Другие герои его стихов � современные обитатели Дублина, одного из метрополисов современной Европы, многим из которых совсем не уютно здесь живется. �Кто из нас может сказать, что он освоился в этой жизни?� � задает поэт отнюдь не риторический вопрос.

     Питер Сирр много сделал для организации литературных мероприятий по всей Ирландии. В настоящее время он оставил все должности и работает над новой книгой, делая это, как и все в жизни, серьезно, основательно и не второпях.

После экскурсии �День из истории города�


Сколько неприкаянных костей �
и ты тоже, Ивар Бескостный
великий викинг
собран теперь воедино

зловоние каких эпидемий
ощущается снова
и как же много
мест казни!

всякий предпочтет
пересечь реку
присоединиться к процессии
движущейся между рядами храма
вслед за епископом
Сэмюэлем Метрополитаном из Оксмантауна
его титул значит для них
больше, чем он сам

или скажем, вслед за Питером Льюисом
кафедральным проктором
что писал:
�Сегодня явился с подручными Тэди, кровельщик,
чтобы обновить черепицу на крыше
после рождественских снегопадов и морозов�.






Мечта


Воссоздай меня из запертой книжной лавки,
из панической путаницы на полках,
где старинные автомобильчики, обманывая время,
соседствуют с руководствами по географии, домашнему ремонту,

древними монетами, божками. Вдохни воздух
в поэзию, расстели на полу одеяло и жди
когда смысл прорвется сквозь толщу
самоучителей эфиопского и арамейского.

Почти нет времени для приветствий, едва ли
унесешь в собой крохи чужого наречия,
хоть его всегда достаточно, чтобы молчать на нем
или наблюдать как пылинки разрастаются

в барханы, и по ним уже бредут
верблюды. Кто-то ведет спор
на старонорвежском, солнце просыпается
на персидском, и я выхожу на улицу

с зернами света, осколками пирамид.
Где-то в пустыне, в деревушке на вершине холма
или в многовагонном поезде на извилистых рельсах
душа снова говорит свободно, не нуждаясь в словарях.






Целебные средства


От разлития желчи � обвязать оглушенную летучую мышь
вокруг пояса, носить пока не издохнет. От эпилепсии �
насыпать светляков в незастегнутую одежду у живота,
от глухоты � львиное ухо, от меланхолии � страус,
от вожделения � ястреб-перепелятник, камфора и грелка.

От запоя � полуутопленная собачка-сучка,
проводить ее головой по сосудам против тока крови,
от тумана в глазах � мазь из яблоневых листьев,
от водянки � пирамидальный тополь, от мигрени �
алоэ, мирра, маковое масло, мука.

От бесплодия � каштаны, вьюнок, перец,
от облысения � медвежий жир, пепел соломы,
от сердца � герань, мускатный орех, от дьявола �
горячая медь, от неприятностей � осина, от насморка �
пижма, от глистов � семена вишни, от жара � мед,

земляника, рябина, сливы, сапфиры, изумруд в вине,
топаз в перстне, чтобы вытянуть яд. От блох � высушенная земля,
от ненависти � крольчиха, от молчания � море,
от гордыни � алебастр, дуб, леопард, ущербное солнце,
крадущееся в свою лачугу, ночь � всеобъемлющая,

лелеющая свой тайный алфавит�






Двери

                  Короли не прикасаются к дверям.

                                             Франсис Понж


В домах изобилие дверей и плотников �
стражей входа, неутомимых изобретателей�

медная мигрень, ломота в затворах,
пощелкивание щеколды, хранимое в тайне
как старческий секрет.
Снятые с петель, двери просыпаются, их владения
растут. Плотники трудятся весь день.

Двери, с которыми борешься, двери, поддающиеся
с трудом � и другие, что открываются сами
от легчайшего вздоха. Двери

что распахиваются на рассвете � и те, в которые
люди врываются в гневе;

двери в комнаты смеха
и массивные дубовые
двери меланхолии.

�Что ты можешь взять с собой
кроме жадности рук?�

Доколе же человек будет скитаться
по коридорам собственной смерти,
пробуя дверь за дверью?




                                                                                              
Наставление


                                             Карлос Драммонд де Андраде


Зримые образы �
как хлеб, отпущенный по водам:
голуби, коты,
кухонные мучения,

частная жизнь поваров,
люди в четырех стенах,
мужчина, глазеющий в окно,
выхлопы автобусов�

Я гуляю в несуществующем парке
у пересохшего озера.
Вот оно, конечное ничто: долгий
сон камней,

небо, молящееся на коленях
о безмятежное покое монументов,
праздность церквей и рыбных лавок,
улицы пустоты,

тонущие тротуары,
ночи, зачумленные
призраками лебедей,
прелюбодеяния автомобилистов,

признания городских фонарей,
настойчивый,
многоголосый, деликатный
шум движущихся механизмов�






Питер Стрит


С годами я почти научился любить эту улицу,
где когда-то, куда бы я ни шел,
лицо моего отца белело в окне

и я  чувствовал себя пойманным его взглядом.
Сегодня на месте больницы � стройка; я стою здесь,
глупо гляжу в пустоту, ищу это лицо.

Я почти хочу, чтобы меня не покидала эта боль,
неутолимая, тупая, подобная трещине в стене,
притаившаяся где-то внутри, между этажами,

в потайной комнате. В небе деликатно движется
подъемный кран, будто разговаривает на языке жестов.
Забудь все это, думаю я, проходя мимо,

пусть здесь будет хороший, радостный дом, с музыкой,
блуждающей по коридорам, пусть упрямое сердце Св. Валентина*
приплывет сюда из церкви на Уайтфрайр стрит

и залечит все раны, поднимет отца с кровати,
поможет ему взметнуться на унылую кирпичную стену �
и ускользнуть отсюда, унося в руках свою жизнь.



* Сердце Св. Валентина захоронено в церкви на Уайтфрайр стрит в Дублине (прим. перев.).






Возвращение


Дороги не помнят нас,
языки не тоскуют по нашим немым ртам,

но массив города все еще стоит на костях,
и ничто не исчезло � ни единого кирпичика, запаха

или светового блика, всё на месте. Карта
уже отпечатана. Прячь ли ее, пытайся ли забыть,

все равно натыкаешься взглядом на эти улицы,
зоопарк, прачечную, которую я вижу в окне

следя за тем как мои вещи там, внизу, крутятся в барабане,
студентов, покуривающих на ступеньках библиотеки,

книжную лавку на площади, лужи
и пар от них, в котором два велосипедиста

теряют ясность очертаний и исчезают,
бутерброд на столе передо мной, чашку кофе"

Все это - возвращение к прежней жизни,
что еще не настала, что происходит сейчас,

просыпается в удивлении - и впервые выходит в город,
без карты, без всяких ориентиров,

и направляется к ярмарке"



                                                                      


� Peter Sirr, 1995, 2000.