Снег последней страницы зимы

Март февраля дует особенно сильно и скользко. И ни на секунду не забываю мокрого снега стиха погоды и лопаты таджиков-дворников: восстание Спартака. Привычная кривая перемещений уводит в угол катка слякоти. И заносы мысли оставляют одно движение на авось. Вот они - наплывы бывшего, дальнего, без точки фиксации, без вернисажа. Картина глухого времени: грипп и многоквартирное одиночество. Март февраля.

Побеждающий вред

Наш герой родился в стране обильной росы и провел в строгой аскезе шесть лет. Но трость колеблемая сломалась. И без цвета и смысла скитался он по местам, где убивают младенцев. И участвовал в оргиях иродиан. "Жидобесие", - прокомментирует эпизод юдофоб, и реальный мир обнажит зуб змеи-железа. Радужная оболочка мифа превратится в нефтяное пятно, и все закрутится в шутовской круговерти.
"Вот и всё", - скажет он на окраине дней, в тине времени, в глубине позднего раскаяния. "И ничего", - ответит пичужка счастливого рода третьей колесницы важдраяны.

*  *  *

Борщевики захватили всю пойму Дойбицы, выше ползут по лугам - к лесу.
Мочат разнотравье. Но хорошо сочетаются с пустыми пластиковыми бутылками. Что лучше: помойка или поле борщевиков. Странный вопрос. И
то, и другое прекрасно. И люди кружатся в этой красоте, пищат.

*  *  *

Он выполз во времени и обнаружил себя. Звуки, география, жесты стали
его средой обитания. Но вот внутренний человек устремился за. И время,
сдвигаясь, унесло его в новые измерения.
Где он? Сидит на скамейке. Скучный, опустошенный. Положим, что так. Но помести его в старый контекст. Дай только намек на него - в людях и обстоятельствах. И он начнет совершать забытые действа.

*  *  *

Она может быть очень непонятной - работа. Стоять перед закрытой дверью и переминаться с ноги на ноги. Не делать лишних движений. Уйти в сторону - на время. Или рвануться - чего терять.
Пауза - ради сомнительных встреч и тусовок. Лыжи сломаны. Снег растаял. Великий пост завершается. И ни одной запятой.
Стоять перед закрытой дверью. Ходить по кругу. По ритуальному кругу известных занятий и впечатлений. Выискивать щелку - куда дальше. Пока никуда.


-- Борис Колымагин (Москва)

Тель-Авив


Водители маршруток, считающие мелочь: у них есть такая штучка рядом с рулём, в два полушария которых водитель скидывает мелочь. На светофорах водитель запускает руку в медные россыпи, выуживает монетки, раскладывая их по столбикам. У некоторых водил это входит в привычку. Я помню одного молодого парня, который купал руку в копеечках по инерции; просто так
Шестнадцатая маршрутка идёт от Алленби до Шалема в Рамат-Гане
Все водители, кстати, знают русский; как и технички, как и продавщицы в супере
Клины перелетных птиц. До Африки уже недалеко
Календарики с блядьми, рассыпаемые на набережной и втыкаемые за дворники
Священники в рясах, идущие кромкой моря ако по суху
Их прихожанки в платках
Арабы, купающиеся в одежде
Запах пляжной косметики
Кошерные Макдоналдсы
Парковки на пустырях
Блуждающий центр
Дизенгоф
Ротшильда, упирающийся в долгострой Габимы с бронзовым Лошариком на пустой площади
Трущобы Центральной станции с выбитыми передними зубами
Длинная-длинная набережная
Сон, наваливающийся вместе с пятичасовой темнотой
Точнее, не сонливость, но вялость, варёность
Указатели улиц на трёх языках
Кошки. Голуби. Кошки. Голуби
Мусорные клетки для пластиковых бутылок, стоящие на тротуарах. В человеческий рост
Порт
Холмы
Пальмы
Хамсин
Трущобные кварталы рядом с небоскрёбами
Самолеты, низко летящие над городом за город
Яффо на горизонте
Огни проспектов так заманчиво горят (со стороны набережной)
Баянисты, стоящие на голове над входом в Башню Оперы
Эвкалиптовые рощи
Суданская роза
Фонтаны
Песок. Камни
Камни. Песок на зубах
Олеандры, грейпфрутовые деревья, финиковые пальмы
Хасиды на билбордах
Лавочки с пенсионерами
Разнобойные, разномастные светофоры
Ни одной библейской святыни
Скобка моря
Сны о доме

-- Дмитрий Бавильский (Москва)

Цыганские дети

Цыганские дети, завороженные этой ночью, убегают от встревоженных слишком ярким лунным светом родительниц. Кидаются врассыпную, столкнувшись с облаком светлячков, плывущим в воздухе подобно медузе. Две радости заполняют небо и сад, где встретились королевский парк и лес, - нет полутонов - зияющие прорвы тьмы, теней под кронами деревьев, куда они прячут от детей свои улыбки, и лаковые всполохи света. Сад похож на музыкальную шкатулку с облупившимся сусальным золотом, каждый лист из фольги звенит под рукой ветра, прошедшейся по травянистому загривку холмов. Вместе с ветром приходит страшный запах душицы и ещё одного неприметного цветка - адовой отдушины с чёрно-лиловыми чашечками. Корнями эти цветы уходят в самый тартар, и великолепные драгоценные титаны могут в такую лунную ночь смотреть на земной мир сквозь чёрные глаза венчиков.
Древние запахи заводят шкатулку сада - стеклянный ломкий смех с заевшей пружиной зыбкого родительского причитания.
Дети отбрасывают искры криков и рогатые тени.
А в сумрачных лесах и на вершинах круч, ставших стеной за садом, в эту ночь лесные и горные духи превращаются в детей, и здесь, в саду, их будто тоже становится больше. Вот этот мальчик, чей он? А та девочка? Ну нет, это невозможно! - жалуется лохматая нянька.
Золотой механизм сада встал, дети спят, и только странно выглянувшая кое-где из-под одеяла пятка блестит, как копытце. И самого одеяла, такого просторного, сегодня не хватает на всех, как бы тесно дети ни лежали.
Но - хасиям дадоре! - утром двух детей под одеялом не досчитались.
А к вечеру табор покинул королевство.
Наров, наров, дай мири, наров, наров, пхэнори.

-- Анастасия Малыгина (Челябинск)