Надежда Агафонова (Николаев, Украина)

 

ЛЮБОВЬ И ГОЛУБИ

Они улетали незаметно. Построились клином над улицей Дзержинского и растворились в сумерках. И только маленький синий домик не смог. Зацепился  курьей ножкой за антенну и рухнул во дворе хмурой пятиэтажки. Там и остался �  сторожить песочницу. Никому не было до него дела. Луна заглядывала в щели его ржавых ставен и шёпотом будила нахохлившиеся клубки снов. Домик оживал�

�Папа, а кто живёт в этой  синей избушке?..�

302 месяца вспять:

Моргают ставни. Взмывают ввысь тучерезы � горсть семечек в голубой миске неба. Хлопают крыльями, сбивают масло из облаков. Солнце смеётся.

Морг-морг�  �  �  �  �  �  �

Николаев � город умерших голубятен.

 

(Первая премия)

 

 

СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ

 

Даже в детстве все его звали только по фамилии. �Николаев, просыпайся�, � шептала мама, выключая фонари, протирая небо чистым полотенцем�

Когда Николаев был маленьким, папа подарил ему красные трамвайчики. Эти железные жуки-солдатики постоянно прятались, разъезжаясь в разные стороны. Город любил прятки. Ещё он любил стишок про резиновую Зину. У Зины не было фамилии, и город думал, что, когда вырастет, сможет помочь её горю�

�Николаев, не спите на лекции!�, � кричал во сне резиновый профессор. Николаев вздрогнул, приоткрыл глаза � по трамвайным  путям шёл кот, бережно неся в зубах имя города. Высунувшись в окно, самогонщица баба Зина разливала утро, по всей улице Потёмкинской�

 

(Специальный диплом)

 

 

Алексей Торхов (Николаев, Украина)

 

НИКОЛАЕВ

 

Он весь � модель парусника внутри бутылки, сработанная для недетской забавы. Когда пленных пиратов высаживали на необиталище � недоглядели: город они пронесли с собой. В карманах, узлах, пропитых печёнках, каторжанском духе, предчувствии корабля� И завертелось! Пираты, казаки, солдаты, полиция. Каждый строил своё ï¿½ фрегат, вольницу, крепость, тюрьму. Из мощей кентавров, пластов скифозёма, греческих надгробий, плоти современников. Вышло � по делам и замыслам�

Он лежит на берегу. В бутылке стеклянного неба �от ПВО�. Парусник, которому некуда плыть�

�Понтонный мост � колечко на мизинце левой руки Ингула. Здесь стоит фонарь, наполненный водой вместо света. Здесь живёт ворона Ю. Здесь у-Ю-тно. Прихожу под утро. Молчим о городе�

 

(Вторая премия)

 

 
 

Антон Ерёменко (Киев)

 

ЛЕГЕНДА О ДВЕНАДЦАТОЙ СКАМЕЙКЕ

 

Вы спросите, что есть в Колдобинске, кроме колдобин? В Колдобинске есть безымянный сквер. Там среди чахлых ёлок встречаются облупившиеся ещё во времена самодержца Гороха скамейки и урны. Но речь не об урнах.

Двенадцатая из скамеек стоит над бездонной колдобиной. Старожилы Колдобинска ласково зовут колдобину Марфочкой (производное от царства Мары) и любят сидеть на скамейке, болтая над бездной ногами. Говорят, если кто-то продержится так до утра, его всю жизнь будет преследовать счастье.

Когда-то и я был проездом в Колдобинске. Я просидел на двенадцатой скамейке в безымянном сквере всю ночь. Теперь меня тоже преследует счастье.

Но я быстрее.

 

(Третья премия)

 

 
 

Сергей Игнатов (Киев)

 

САРОВ

 

Под могучими бастионами тихая река, повернув всем вороным боком, лениво обтекает устои древнего деревянного моста � быки. Лежа на теплом дереве быка, долго следишь за тайной жизнью водяных существ в его тенистых зеленых недрах. Потом забросишь поплавок прямо в летучие облака и в мощный полет башни в вышине. Завидев на шпиле сокола-сапсана, свистнешь и слушаешь эхо, плеснувшее вспять от гулких бастионов.

Вечером по черной воде бесстрашно выплывет ондатра и режет носом недвижную гладь с розовыми облаками, и думаешь видит ли она меня и махнешь для пробы, но мокрое тельце не дрогнет и не изменит курс, бесстрастно следя черной капелькой глаза.

 

(Специальный диплом)

 

 
 

Анна Яновская (Харьков)

 

АНАТОМИЯ ХАТОБА

 

Когда харьковский оперный называют по имени � это выходит имя животного-гиганта, наверное, брата Левиафана с Бегемотом, � ХАТОБ. Кубического гиганта, нижняя челюсть, брюхо и невидимые ноги которого вросли в землю. Музыка живёт между двумя мирами: в одном прячутся заблудившиеся воздушные шарики, заполняя вертикальные норы, а второй� Брюхо Хатоба, рассказывают, было тайным партийным центром развлечений: сауны, мягкие диваны, женщины с прохладной подземной кожей. Между двумя скорлупами растёт искусство, как в твоей голове � между тёмными страстями и плывучими, словно пар, настроениями � но пар поднимается снизу. А роллеры, которым всё равно, какие мраморные плиты обкатывать, проносятся, точно простые повседневные мысли: купить� пойти� позвонить�

(Специальный диплом)

 

 
 

Анна Трохименко (Николаев, Украина)

 

АЛЬФА-БЕТКА

 

Абрикосовый кот под акацией� Бугский рассвет с эстакады Варваровского моста� Волкодавы грязных переулков� Глинозёмный раздор� Даль степей� Ежевичный туман� Ёлки � привозной атрибут �новогодья�� Ж�па вместо дорог� Зима � продрогшая �обеззолоченная� осень� �Именовать Николаев�� Йододефицит� Кривотолки-кривоточины� Лики-лица-личины, часто лыка не вяжущие� Мировоззрение провинции� Новости  ï¿½маршрутно-автобусного� канала� Отсутствие окружной� �Приходы� как часть наркофилософии� Рапсодия юности на Советской� �Суржик� слов и ума� Торопливость без смысла� Успокоенность душ� Фантазии на тему снега� Хроническая усталость� Цели без средств� ЧСЗ ï¿½ пример падшего судостроения� Ширь �потёмкинских� улиц� Щедрость рынков� �Ъ� Ы� Ь� � ер-есь языка� Эхо культуры� Юбки юга � на треть бедра� Я ï¿½ на ярмарке тщеславия моего города...

 

(Специальный диплом)

 

  

 

Дмитрий Дейч (Тель-Авив)

 

ОДНАЖДЫ

 

Тель-Авив просыпается, выходит на улицы и не верит своим глазам: крышки канализационных люков выкрашены в жёлтый цвет - и в Северном, и в Южном Тель-Авиве, и в Яффо, и в районе Алмазной Биржи. Песочные и канареечные, цвета яичного желтка и пасторально-жёлтые, они выглядывают из асфальта как озорные огоньки грядущего бунта.

Проходит неделя. За ней другая.

Слякоть и дорожная пыль превращают праздничную особицу в серый дорожный пейзаж: жёлтые канализационные люки один за другим гаснут, погребённые под слоем регулярных городских выделений. Как ни в чём не бывало, Тель-Авив вяжет варежки и варит фирменное варенье из плодов манго и дикого пустынного кактуса.

 

(Специальный диплом)

 

 

Вилли Р. Мельников (Москва)

 

СОРОК ПЯТЬ ПЛЮС ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ, ИЛИ ï¿½НОВЫЙ ЕВГЕНИЙ�

 

Однажды Зураб Церетели, терзаемый комплексом живого недо-классика, подкрался к памятнику Петру Первому в Санкт-Петербурге и выбил на постаменте строку о своём авторстве. Остальные пятьдесят пять слов досказал Медный Всадник, гоня скульптора по Галерной улице в сторону Пряжки�

 

(Специальный диплом)

 ----------<>----------

Статические картины

Псевдовыставка




Полотно 1. Разрушенное

У дома без окон, под сгнившим крыльцом, в полумраке сыром и прохладном, ржавые крылья сложил удивленный мопед. Сквозь гнутые спицы лениво пробивается спелая зелень. В проржавевшем баке медлительное лето связало
паутиной будущий сентябрь. На изъязвленной раме лохматятся старые тряпки. С трудом угадываешь в растрепанных путаных нитях когда-то богатую шаль, обрезки от юбки, лоскутья венчальных одежд без морских каури, без монет и
бусин. И тень стены косоугольно расчерчивает молчаливый двор, и жук полузаснувший едва ползет по круторогому рулю.


Полотно 2. Урбанистическое

Висит клубами мерзлый смог. Снег тротуаров содран до костей. Здание, ощерившись бликующим стеклом, пьет нефтяные радуги небесного асфальта. От прочих отличаясь лишь размером, оно владеет городским фракталом,
расползшимся от влажной ваты севера до сладкой чаши юга. Среди центральной площади махина отбрасывает темную полоску через четырежды пятнадцать улиц. И птицы падают с железных ребер крыши, одолевая за минуту длинную, как книга, вертикаль. У стен они лежат почти недвижно, лишь иногда порезанною лапой чертя короткие кривые. Верх полотна на два-три тона легче низа.


Полотно 3. Идиллическое

Угол сквозняка не обогреет Леду в белой шали, за ее очертаньями зеленый фон обоев в остановившихся следах живых и мертвых вод. По левый локоть Лебединой Девы обнялись на крысиных шкурках Елена с Полидевком: одежды их застыли в хрупкой статике. По правый � радиоприемник, дочерна раздутый ночными новостями; до вас они не долетают сквозь стекло, надтреснутое справа. Удар разрезал Ледин лоб сияющей морщиной: ведь ей давно не двадцать; однако, судя по наклону головы, радиоточка мало занимает Деву. Вся троица бледна, их губы в снежных блестках. А на окне разорвана портьера, в дыру заглядывает одноглазый ветер, в зубах несущий старое железо.


Полотно 4. Иллюзорное

На перекрестьи левой и нижней осей Золотого сечения лежит полуразмотанный клубок черных шерстяных ниток. Он катился издалека, и вдруг был остановлен невидимой преградой. Взъерошенный, как замерзшая ворона, он безглазым плоским лицом, полным первобытного ужаса, вперяется в зрителя. На среднем плане мелодичными извивами по ветру стелется бесстрастная осока. На заднем � влажная зелень смешивается с белизной тумана, оттеночными пятнами создавая впечатление находящегося неподалеку хорошо укрепленного города, плывущего в болотных испарениях.


Полотно 5. Изысканное

Барочное освещение завитками угля и мела сглаживает углы несложного пространства, поддерживаемого четырьмя древоподобными колоннами. Вверху сквозь жирные ахроматические штрихи проступает костистый свод, держащийся на паутине балок. Внизу в дымчатой, близоруко заретушированной глубине, глядят на фигуры два шахматиста. Один повернут к зрителю спиной, он смугл, заржавлен, худ, как виноградная лоза глубокой осенью. Второй так сед, что в волосах и бороде его играют крупинки сахара. Его белая пешка боязливо шагнула вперед. На краю холста упавшая с невнимательной кисти алая капля горит, как одинокая земляничина.

-- Екатерина Поляничко (Томск)