Патриарх постмодернизма незадолго до своего ухода вступил в яростную схватку не только с болезнью, но и с психоанализом, который замордовал западноевропейскую культуру не хуже Маркса. Даже удивительно, как это он отважился в конце жизни выступить против священной и нераздельной троицы �папа - мама - пи-пи�. Правда. Провинившись перед Фрейдом, он тотчас пообещал искупить первородный грех перед Марксом и написать книгу �Величие Маркса�. Но не написал. Дело ограничилось �Критикой и клиникой�, где Делёз передал потомкам два откровения. Первое: �Литература - это здоровье�. Второе: �Язык писателя - это клиника�. Первую истину мы знали и до Делёза. Вторая по-русски обозначена в пословице �каждый по-своему с ума сходит�. Проще говоря, у каждого писателя свой язык. Труднее всего Делёзу далась история болезни Захер Мазоха. Отрицать, что этот писатель был мазохистом - все равно, что отказывать Марксу в принадлежности к марксизму. По формуле Делёза, Мазох должен был исцелиться в своих произведениях. Ведь литература - это здоровье. Но Мазох, как известно, не исцелился, за что и был наказан отсутствием своего литературного языка. Тут я вздохнул с облегчением. �Венера в мехах� мне никогда не нравилась. Вернее, нравилось только название. Что-то похожее на меховой сервиз Дали.

    Но напрасно я ликовал и радовался, ибо Делёз провозглашает еще одну истину: �Литература скорее на стороне бесформенного или незавершенного�. Бесформенный, незавершенный язык Мазоха означает всего лишь, что автор не человек. Вернее, не совсем человек. Литература - это становление, а человеком не становятся. �Стыдно быть человеком - есть ли лучший повод для письма�. Гамлету вообще стыдно быть. И не быть тоже стыдно. Принц датский настоящий постмодернист. Что же касается языка Шекспира, то давно доказано - его нет. Есть набор блестящих цитат из других пьес или из �Опытов� Монтеня, единственной книги, о которой доподлинно известно, что Шекспир ее на самом деле читал.

    На эти мысли о Шекспире спровоцировал меня Делёз. В этом суть постмодернизма. Не мыслить, а провоцировать мысли. Согласно Делёзу индеец, выращивающий маис и выдалбливающий пирогу, это еще не индеец. Индейцем он становится, когда отказывается выращивать маис и долбить пирогу. Так у Кафки чемпион по плаванию не умеет плавать. А у Набокова шахматный гений Лужин любому выигрышу предпочитает красивый этюд.

    Делёз любил цитировать известное изречение: �Литература начинается со смерти дикобраза�, - а по Кафке, �со смерти крота�. Третье изречение может сразить мамонта: �Пишут для умирающих телят�. Пока русская литература топталась в гуманизме, западноевропейская словесность заинтересовалась всерьез, на уровне языка, гибелью кротов, ежей и телят. Это вам не толстовский �Холстомер�, где мерину приписывают свойства Ивана Ильича, и не �Смерть Ивана Ильича�, где Ивану Ильичу приписываются свойства мерина. Писать - значит умирать в языке. А умирать в языке - значит разрушать все привычные грамматические и смысловые связи. Поэтому писатель никогда не является создателем нового языка. Язык Кафки, Гоголя, Чехова, Достоевского - это всегда тупик. Писатель не говорит, а пишет от ужаса и боли.

    Делёз, как все постмодернисты, не признает разницы между художественным и философским текстом. Текст - это только текст. Поэтому лучшая глава �Критики и клиники� - о Спинозе. Эпиграф из Чехова: ï¿½Я не Спиноза какой-нибудь, чтобы ногами кренделя выделывать�. Кстати, неизвестно, знал ли Делёз, что персонаж �Свадьбы� просто спутал Спинозу с модным хореографом и балетмейстером Д'Эспинозой. �Этика� Спинозы написана Тенью, Цветом и Светом. Именно так, с большой буквы. Свет - аксиомы, Цвет - теоремы, Тень - схолии. Он сравнивает игру тени, цвета и света у Спинозы с такой же игрой в живописи Вермеера и утверждает, что философ, зарабатывающий на жизнь шлифованием линз, создал новую, спектральную философию, где свел воедино оптику и философию. Тень - смерть, жизнь - цвет, мысль - свет. Для уходящего из жизни, тяжело больного Делёза очень важно, что Спиноза с помощью оптики и геометрии боролся с туберкулезом. Страх смерти Спиноза назвал аффектом. Аффекты он сравнивал с жирными пятнами на линзе. Они мешают правильно видеть свет. �Итак, свободный человек ни о чем так мало не думает, как о смерти�, - пишет умирающий Спиноза в своем великом трактате �Этика�. А если по Делёзу, то надо сказать: �Пишет Спиноза, умирающий в своем тексте�. Ибо если писатель не умирает в тексте, значит он в нем и не живет.

    Размышляя о последних днях Канта, Делёз сравнивал его с Шекспиром. Кант �начинает, как Гамлет, а заканчивает, как Лир, дочерьми которого станут посткантианцы�.

    Разумеется, я освободил речь Делеза от ритуальных постмодернистских заклинаний с множеством слов, известных только филологам, да и то не всем. Оставил, как Фома Фомич из �Села Степанчикова�, только �зернистые мысли�, да и то перевел их с �говяжьего� на человеческий. Среди отцов-основателей постмодернизма Делёз, конечно, самый талантливый. Я не думаю, что смерть можно как-то преодолеть с помощью мысли и языка. Но, говоря языком Делёза, только безнадежное единоборство интересно. Он чемпион по плаванию, не умеющий плавать, и гениальный шахматист, проигрывающий (в двух смыслах этого слова) любые партии.

    Название книги Делеза �Critique et clinique� было переведено на русский буквально, но неточно по смыслу самой книги. Это не критика и клиника, а критика клиники. Почувствуйте разницу! Он лечит нас и от смерти, и от бессмертия одновременно.

Тексты Александра Макарова-Кроткова представлены миниатюрами, или, по Ю.Б. Орлицкому, �коротким� типом верлибра. Поэт отказывается от традиционных знаков препинания, то есть использует авторскую пунктуацию, которая активизирует �взаимодействие горизонталей и вертикали�ⁱ в стихотворении.

Так называемым �нервом стиха�ⁱⁱ, структурообразующим принципом поэтики Макарова-Кроткова является постоянная рефлексия лирического героя по поводу окружающей его действительности и собственных поступков. Оценивая мир с позиции своего �я�, иронически обыгрывая различные ситуации, герой получает возможность выделить себя из социума, обрести внутреннюю свободу.

Лирический герой поэзии А. Макарова-Кроткова очень тонко чувствует фальшь, скрытую в привычных явлениях, и с легкостью ломает рамки, сформированные �коллективным� сознанием:

мои обиды
мелочь летящая
вдоль поручней эскалатора

мои несчастья
смешны
на фоне скачущего прогресса

мои поражения
то есть ваши победы
значит
кому-то уже хорошо

я безупречно верю в светлое далеко
поэтому не курю сигареты �CAMEL�

(С. 21)ⁱⁱⁱ

Стихотворение написано в характерной для Макарова-Кроткова форме �чистого� верлибра, то есть свободно от любой метрической урегулированности. Однако на композиционном уровне прослеживается определенная закономерность: первые три строфы имеют сходную синтаксическую и семантическую структуру, а четвертая становится своеобразным логическим выводом, подтверждающим �искренность� предыдущих высказываний. Анафорические начала (�мои обиды�� �мои несчастья...�, �мои поражения...�) подчеркивают композиционное единство данного поэтического текста.

Системообразующим признаком исследуемого верлибра становится оппозиция между конкретным �я� лирического субъекта и всеобщим советским �мы�, отрицающим человеческую личность.

Ироническая позиция автора по отношению к �мы� ненавязчиво отражена в системе замаскированной �внешней перекодировки�, приводящей в действие весь поэтический механизм. Как пишет Ю.М. Лотман, �между жизненными ситуациями и �лирическими ситуациями� поэтического текста располагается определенная кодирующая система, которая определяет то, как те или иные явления из мира реальности преломляются в конструкции текста�^iv.

В стихотворении �мои обиды...� перекодировка жизненной ситуации в лирическую реализуется автором как прием, основанный на столкновении двух типов создания. Общепринятые штампы и универсалии советского времени приобретают явно иронический подтекст в восприятии лирического субъекта, мировоззрение которого не совпадает с коллективистскими установками эпохи. Столкновение двух разных позиций субъекта � истинной и притворно-соглашательской � приводит к пародийному эффекту, выявляющему третью, авторскую, позицию в тексте.

Очень важную роль в стихотворении �мои обиды...� играют внетекстовые связи, ассоциации, возникающие у читателя во время его прочтения. Именно ассоциативный план позволяет расшифровать �эскалатор� как символ массовости, �скачущий прогресс� и �ваши победы� как отрицание человеческой личности, в �светлом далеко� распознать утопические представления о �коммунистическом рае�, а в �сигаретах �CAMEL� � страх любого проявления �буржуазности�.

Обращение к свободному стиху дает поэту возможность передать разнообразные нюансы естественной разговорной речи, самые различные оттенки интонации. В творчестве А. Макарова-Кроткова это свойство проявляется особенно органично, поскольку его тексты во многом перекликаются с традицией конкретистов (Вс. Некрасова, Яна Сатуновского и других), поэтика которых �опирается на разговорную фразу, реплику�^v.

Мотивы одиночества, �неуслышанности� часто прослеживаются в свободном стихе этого автора, например, в стихотворениях �нет душа остается...�, �Натюрморт�, �все бы ничего...�, �успеть бы успеть бы...�, �пыль в горсти...�. Как правило, состояние одиночества порождает у лирического героя Макарова-Кроткова саморефлексию и желание скрыть истинные чувства под иронической маской. Иногда ирония приобретает оттенок некоторого цинизма:

тихо так воет собачка
словно хочет повеситься
а не умеет

(С. 56)

В то же время отдельные тексты исследуемого автора демонстрируют неприкрытую эмоцию, чувство, неподвластное самоанализу:

... о тоска невыразимая! 

                          Г. Айги

пыль в горсти
и соль на губах
замри сердце

(С. 43)

В трехстрочной миниатюре сконцентрировано настолько сильное переживание, что любые другие слова были бы лишними, не способными передать �невыразимое�. Минимализм, �пунктирность� синтаксических конструкций в данном случае полностью соответствуют душевному состоянию лирического героя. Необратимость потери порождает эмоциональный шок, острую депрессию, и слова �замри сердце� в контексте этого стихотворения с максимальной точностью фиксируют глубину отчаяния и безысходности, овладевших лирическим героем, безразличие по отношению к собственной жизни. Эпиграф, взятый из верлибрической миниатюры Геннадия Айги, формирует интертекстуальные связи и придает лирическому высказыванию экспрессивный оттенок.

В некоторых верлибрах Макарова-Кроткова определяющими признаками сюжетной организации становятся фрагментарность и установка на сиюминутные ощущения лирического героя. Саморефлексия автора по поводу такого поэтического метода проявилась в следующем стихотворении:

фиксирую мгновения
паузы между ними -
выдох углекислоты

(С. 26)

�Фиксация мгновений� в творчестве современных верлибристов обусловлена влиянием традиций японской поэзии, отразившей многогранность и бесконечную новизну человеческого бытия. А. Макарова-Кроткова нельзя назвать продолжателем восточных поэтических традиций, но и в его миниатюрах можно увидеть видоизмененные отголоски поэтики японских хайку.

Ярким примером фрагментарности и сиюминутности лирического сюжета является верлибр �все бы ничего...�:

все бы ничего
вот только жалко немного
собаку цвета опавших листьев
шуршащую под ногами^vi

Стихотворение напоминает отрывок, структурный компонент неизвестного нам художественного текста. Ситуация лирического сюжета, представленная автором, находится в стадии завершения, и на первый план выходит �послечувствование�, эмоциональная реакция лирического героя, его рефлексия на события, оставшиеся �за кадром�. Автор предлагает читателю создать собственную сюжетную версию, поэтому особую значимость приобретает образно-ассоциативный уровень текста.

Стержневым образом стихотворения становится �собака цвета опавших листьев�, которой сопереживает лирический герой (�жалко немного�). Этот образ вызывает в создании ассоциации, связанные с верностью, честностью и доверием. В то же время эпитеты �цвета опавших листьев� и �шуршащую под ногами� способствуют появлению �осенних� мотивов, актуализирующих символику грусти и одиночества. Возникает двусторонняя трансформация образа: �собака� незаметно видоизменяется в �опавшие листья�, которые, в свою очередь, трансформируются в образ �собаки�. Подобная двойственность образа обусловлена оригинальным авторским решением, создающим эффект неоднозначного восприятия. В результате две �картинки� сливаются в одно нераздельное целое, формирующее ассоциативный план лирического высказывания.

В свободном стихе А. Макарова-Кроткова обычно преобладает ироническое начало, но некоторые тексты (�все бы ничего...�, �Эта осень...�, �всю жизнь....�, �эти деревянные бараки...�, �днем...�, �жизнь длится в...� и др.) предельно лиричны. В результате создается многогранный образ лирического героя, обладающего цельным характером, черты которого прослеживаются в каждом стихотворении.

Ироничность и парадоксальность на внешнем уровне лирического высказывания становятся своеобразным ключом к постижению глубинного лирико-философского подтекста верлибров Макарова-Кроткова. Используя гибкий механизм верлибрической формы, автор создает образ личности конца XX века. Его герой не идеализирует и не принижает действительность, он просто пытается в ней жить, не вливаясь при этом в общий поток, сохраняя за собой право на индивидуальность восприятия. При этом ирония позволяет увидеть себя и окружающий мир как бы со стороны, приподняться над обыденным мышлением.

Таким образом, ироническое начало верлибров А. Макарова-Кроткова становится своеобразным способом саморефлексии, защитным механизмом и, наконец, ярким художественным воплощением постмодернистской чувствительности.

В то же время А. Макаров-Кротков - тонкий лирик, и некоторые его тексты являются настоящим откровением, поражающим глубиной переживания, проникновенностью интонации:

К.

жизнь длится в течение поцелуя
все прочее �
мемуары

(С. 28).

Или другое, не менее известное:

                            К.

днем
ты
отражение моей ночи

ночью
я
слепок с твоего тела

(С. 42).

Зеркальная композиция стихотворения �днем...� играет важную роль в развитии лирического сюжета. Мотив �отражения� реализуется здесь не только на лексическом, но и на синтаксическом, графическом, интонационном уровнях. Каждая из строф � видоизмененное �отражение�: �день� переходит в �ночь�, �ты� в �я�, и это бесконечное перетекание смысла порождает ощущение глубины и бесконечности поэтического пространства. Кроме того, параллелизм, заключенный в композиции, способствует созданию определенного ритмического рисунка этого верлибра. Подобное взаимодействие различных уровней в системе стиха позволяет автору в пределах миниатюры из шести строк максимально полно выразить чувства лирического героя и передать общий эмоциональный настрой текста.

Таким образом, �рефлексивность� как один из ведущих принципов поэтики в творчестве А. Макарова-Кроткова становится смысловым фоном, в сочетании с которым реализуются индивидуальные особенности верлибра этого автора.