"ОКНО" № 14 (17) | Эссе

Этим летом умер поэт Владимир Леонович. Его имя, хорошо известное в Костроме, нам (не в Костроме) может быть известно разве что случайно. Что, конечно, жаль. Хочется сказать о нём несколько слов, тем более что интересен он не только как редкий удачный случай этической поэзии, но и вот какой своей особенностью, - назовём её двойственностью.
   Всю свою жизнь (81 год) поэт любил Родину, любил родную Провинцию, улочки и храмы, поля и леса, - любил, но многого и многого не понимал. Судите сами.
   "В моём отечестве любому палачу / Всегда в достатке памяти и чести" - а можно ли так об отечестве? На этот счёт, между прочим, уже и колонны пронумеровали, и такое - куда-то совсем-совсем за четвёртую...
   А работа в комиссии по наследию репрессированных писателей? Нужны ли нам вообще такие комиссии? Неприятности, вопросы, да такие вот стихи:

Хоть искрошите в сорок сабель,
но не сегодня, а потом -
так прокурору пишет Бабель,
прозаик и шпион притом.

А лучше посадите на кол:
мне надо смерть мою продлить -
ЧЕРНОВИКИ ПЕРЕБЕЛИТЬ!
Так он хохмил, молил и плакал

(или не так), но те моленья
архивы нынче не таят.
Однако прячут заявленья
в писательский секретарьят...

Я полагаю, это значит:
не всё погибло, господа,
коль власть, наглея, всё же прячет
остатки страха и стыда.

"Прошу - и вся-то недолга! -
вне очереди предоставить
мне ДАЧУ ПОДЛОГО ВРАГА..."
Всё те же вы - чего лукавить?

Писательские заявленья...
наперебой... без промедленья...

   Родина знает про все эти заявленья, про все эти репрессии. Но так же она знает, что всё это было в её интересах. Где Бабель - и где интересы государства! А Шаламова так даже не расстреляли. Выпустили в конце концов, реабилитировали. Тем не менее, вот что пишет Леонович:

...Исканьями переболев,
Увидим как-нибудь и мы,
Что этого лица рельеф
Хранят ущелья Колымы.
БЕЗБОЖНЫЙ ТРУД ПОЙДЁТ НЕВПРОК,
ВЕРНЕТСЯ ЗОЛОТО В ПЕСОК
И ВСТАНЕТ ГОРЛА ПОПЕРЁК
У НИЩИХ ОТНЯТЫЙ КУСОК.
За двадцать лет
В Колымском рву
Мне столько счастья раб нарыл,
Что кровью харкаю и рву
Промежду хрюкающих рыл.
Неумирающий конвой
Внучат и правнуков растит
И тяготеет над Москвой
Непобедимый срам и стыд...

("Плач по Варламу Шаламову")

   Нельзя нам плакать по Шаламовым и прочим Бабелям, вспоминать, сколько мы вообще людей положили, когда в прошлый раз шли своими, неторными дорогами. Раз мы уж снова решили ими пойти. Это только кажется, что единомыслие не предполагает мышления в принципе, строем можно шагать только в ад, а выискивать врагов - какое-то сомнительное счастье. Может показаться, субъективно. Что объективно? 1961 год, мы в космосе. Вот что нам сейчас надо помнить, вот что на пользу. А никак не комиссии по наследию тех, кого убили, не "Мемориалы" всякие, которые не могут толком посчитать, 30 или 40 миллионов было репрессировано. Да и какая разница, 30 или 40, когда всем (или почти всем) ясно, что интересы страны куда важней не только Бабеля/Шаламова, но и любого человека (десяти человек, тридцати человек, тридцати-сорока миллионов человек).
   Т.е. автор выбирает совершенно не те цифры, не те факты. По сути предлагая (и даже настаивая) помнить не о космосе и Олимпиаде, а о Соловках, СЛОНе, СТОНе, Гороховецких лагерях, указе о детском расстреле и т.д., и даже так - помнить неустанно ("неустанно изгонять / призраки СЛОНа и СТОНа"), помнить о всех погубленных:

...Олёша извинит, что я не пью
ну, по одной, пожалуй - помянуть
родителей - попа и попадью,
о всех, тогда погубленных, вздохнуть...<...>
Ты помнишь? Помнишь - четырёх-то лет!
Попёнок... Как пришибли - так живи.
Понравилось им слово элемент
ты - элемент, хоть смейся, хоть реви!..

   С тем, что и попам тогда досталось, конечно, не поспоришь, но надо ли об этом теперь - теперь, когда Родина всё поняла, и церковь чуть больше чем полностью поставлена на службу общественному благу?..
   В том же двойственном ключе отзывается поэт и о "здесь и сейчас". "Милый город Кологрив!", "Дебря Нижняя моя - вот наследство родовое" - и тут же, параллельно, так сказать, с этим любящим взглядом - взгляд недобро-критикующий, мрачный, осуждающий: "Кто же землю мою разорил?", "С каким идиотическим стараньем / погублены деревья в детстве раннем!", "Приедешь - а деревня и пуста -  / и всё. Разор дошёл до точки. Точка.", "И ясно мне как день: / спасает нас не чудо, / а недосуг и лень / внедрять идею чью-то...", "Была красавица, теперь уродка. / Что сделали с тобою, Сковородка!" (Сковородка - центральная площадь Костромы).
   И при такой вот "мрачной публицистичности" - ни слова (даже в последних, 13-го и 14-го годов сборниках!) о настоящих наших врагах, геях и американцах.
   Этак недалеко и до совсем уж странных точек зрения, до таких стихотворений, как "Недаром" (о Беслане, начинается так: "Гарант гарантировал триста смертей...") или "Моё вам" ("А нынешней вашей войны / я не знаю бездарнее и поганей" - имеется в виду Чечня, и это "вам" - отнюдь не чеченцам). Парадоксальные точки зрения, парадоксальные стихи. Любой школьник знает, что военные действия отчизны - всегда или освободительные, или миротворческие, или антитеррористические, или восстановление конституционного порядка, или восстановление исторической справедливости, или защита русскоязычного населения, или гуманитарная помощь. Школьник знает, а человек, прекрасно разбирающийся в истории, - нет?
   Что это? Откуда такое непонимание? Элементарное непонимание того, что на деревья, деревни, Бесланы - да и мир во всём мире в конце концов - имеются специалисты. Они работают, а мы им доверяем. А этот нездоровый скептицизм - бог знает до чего может довести. До того, что мы не специалистов будем слушать, а очевидцев, сопоставлять, думать и прочей ерундистикой заниматься... Не в этом ли главная, ключевая ошибка поэта? Источник его двойственности? Что-то он всё время такое видит, на что смотреть (уж тем более всматриваться) можно лишь компетентным, подготовленным людям. Да он и сам, надо отдать ему должное, это понимает:

...Мы, недобитые враги,
очкарики-интеллигенты,
даём ненужные советы,
имеем лишние мозги.

   И ведь что интересно: когда этим "очкарикам-интеллигентам" ПРЕДЛАГАЮТ на что-то посмотреть - они не хотят, не смотрят! В одном из давних стихотворений Леонович находит бесстыдным фоторепортаж из вытрезвителя - и бесстыдным отнюдь не для того, КОГО фотографировали. А для того, КТО. И для тех, кого подобные фото развлекают. Против чего выступает автор? Против правды. Кстати сказать, у того репортажа есть замечательные современные аналоги - "Экстренный вызов" (РЕН ТВ), "Чрезвычайное происшествие" (НТВ)... Сгорел заживо водитель под Ижевском, расчленили кошку, активисты борются с курением - ведь нам нужна правда в эфире?..
   Наверно, может показаться: какой смысл имеют эти замечания в адрес ушедшего писателя? Он же ничего не исправит.
   ВО-ПЕРВЫХ. Он не исправит, а мы исправим. Наследие поэта, занимавшегося наследием других, требует серьёзной корректировки. Убрать, вычистить всё странное, мрачное, раздражённое, кричащее - и будет прекрасный костромской классик.
   ВО-ВТОРЫХ. Увы, такой двойственный подход, "случай Леоновича" так сказать, - совсем не единичен. Любовь к Родине, омрачённая "архивными неврозами", совершенно необоснованными оглядками на историю, стремлением критиковать (чтоб не сказать критиканством: "несчастная страна!", - и, повторю, ни единого упоминания об истинных виновниках - геях, европейцах, американцах) - всё это ещё встречается в рядах российских литераторов. И только ясное понимание того, что настоящая отечественная литература такого подхода не приемлет, поможет нам эту ситуацию исправить.
   P.S. Переводческая деятельность поэта, к сожалению, интереса не представляет. Леонович переводил с грузинского, а Грузия, как известно, - сателлит США.



Cентябрь 2014




Елена Зайцева родилась в 1974 году в Благовещенске. В настоящее время живёт в пригороде Владивостока. Публиковалась в сети и на бумаге ("Новая литература", "Топос", "Ликбез", "Артбухта"; "Литературная газета", "Коростель", "Письма из России", "Поэзия 21 век"). Несколько лет вела критическую колонку в "Новой литературе".