"ОКНО" № 13 (16) | Проза

У одного, бог знает какого, писателя я читал новеллу:
"Представим себе гусеницу.
Представим, как проводя большую часть своей жизни на земле, она смотрит на птиц, негодует на свою судьбу и возмущается тем, какою уродилась на свет. "Я - самое презренное существо, - думает она. - Я уродлива, я вызываю омерзение и обречена всю жизнь ползать по земле".
Но вот приходит день, когда Природа требует, чтобы гусеница смастерила себе кокон.
Ей страшно - ибо никогда прежде не приходилось делать такого. Ей кажется - она ложится в могильный склеп и заранее прощается с жизнью..."
И так далее, и тому подобное. Очень, очень похоже на мою историю.

Глава 1. Я выхожу из себя

Мои каникулы (читай: превращения) начались в конце апреля, с тех пор, как я остался один в трехкомнатной квартире на первом этаже в центре Челябинска.
Моя ненавистная сестра, которой я не позволяю ни прибираться в моей комнате, скорее напоминающей слесарную мастерскую старьевщика, ни покупать мне продукты и готовить обед, уехала на несколько месяцев на заработки в Москву. Я ненавижу Лену только за одну фразу, которой она пытается сыскать сострадание у своих подруг: "Как мне тяжело с этим братом-инвалидом!". Я ей никогда не позволю влезть в мою жизнь и контролировать ее! Потому что я хочу оставаться свободным от всех ее догм и требований.
Конечно, большую часть времени мне не приходилось скучать. Сразу же с ее отъездом наша квартира стала достоянием моих друзей, с которыми безрезультатно пыталась бороться сестра. Она устраивала истерики, скандалила с ними и со мной, пыталась открыто выставить их за порог... Все без толку. Как только сестра уходила на работу или закрывалась в своей комнате, пацаны звонили в дверь, залазили в окно и забивались в обе комнаты, прихожую и на кухню. Когда пацаны начали приходить ко мне со своими подругами, сестра боялась подхватить от нашего унитаза какую-нибудь заразу. А я ей говорил, что с ее жизнью заразу вернее всего можно подхватить в другом месте.
Да хватит про нее! Теперь, когда сестра уехала торговать на столичный рынок, пацаны прописались у меня. Но по утрам, пока они пытаются учиться в "шарагах" и техникумах, я остаюсь один. В своем бардаке, с кошкой и книгами.

Сцена № 1. Узкая, как гроб, комната на первом этаже. За окном - деревья, небольшая площадь за драмтеатром, часть здания Мельпомены, блин, и угловая часть аттракциона "Русские горки" в городском парке. Ничего этого не видно за листвой. Вагончики аттракциона взлетают и падают по виражам с ревом нагруженного бомбардировщика (аттракцион включают в 11 утра). На столике осталась записка: "Сегодня в 10.00 я принял такой-то препарат (см. в "Энциклопедии лекарственных растений"). Прощаюсь со всем миром". Я лег на диван, обнял кота и приготовился к "приходу".
Точнее, к уходу.
Устав стоять в подъезде и звонить в дверь, мои друзья обойдут вокруг дома, увидят, что створки окна в моей комнате не закрыты и залезут вовнутрь. Увидят меня на диване, записку на столе и будут звонить "03". А потом фельдшерица будет с отвращением отворачиваться от моего уродского тела... Тельца...

Сцена № 2. Ночная трасса где-то в районе Кременкуля. За рулем Сергей, а рядом с ним на пассажирском сиденье борзеет какой-то бугай (коричневая кожаная куртка, кожаная фуражка, рост под 180, 30-35 лет, огромная наглая рожа). Он угрожает, что будет стрелять, если мы остановимся у поста ГАИ, он засунул руку за пазуху и через куртку приставил какой-то предмет Сергею в бок.
Я сжался от ужаса на заднем сиденье. И думал только о том, что если он убьет нас и отберет машину, а мне удастся выбраться, то как я доберусь до дома?

Я родился в маленькой башкирской деревне в татарской семье.
М-да...
В переводе с башкирского деревня называлась "лесная гора", и действительно со двора нашего дома были видны только горы, поросшие лесом. Они окружали деревню со всех сторон, над ними часто видели НЛО, и в детстве я фантазировал, будто меня моей матери принесли инопланетяне. Я думал о том, что я человек другой, неземной расы, и до сих пор еще не окончательно в этом разуверился. В семье нас пятеро детей, еще двое умерли новорожденными. Старшие братья живут в Москве, средний находится в розыске. Отец мой сильно пил и, в конце концов, повесился, лежа в постели, прикрепив ремень к дужке кровати.
Мать за пьянку лишали родительских прав, но потом восстановили, и она перевезла нас с сестрой в Челябинск. Она устроилась дворником, и в коммунальной квартире ей дали сначала одну, а потом вторую комнату. В подвале у матери была крошечная кладовка, где она каждый день выпивала с моим средним братом Канистрой. Когда мы уже переехали на новую квартиру, он сильно избил ее в подвале (наверняка, она не давала ему денег на новую бутылку), а потом подался в бега. Наша мать с трудом поднялась из подвала в квартиру и как легла на койку, так больше и не вставала. Умерла.

Сцена № 3. Пока жена была в роддоме, Саша Кош привел к себе толстую пьяную шлюху. Я помню, как она лежала на его кровати, раздвинув свои жирные рыжие ноги, и, улыбаясь, теребила рукой волосатую "гармошку" в паху. Это и был станок привокзальной любви, который лишил меня невинности, свернув в трубочку и навсегда очерствив мою юную, не оформившуюся душу.
- Хочешь? - спросил Кош у пасынка, после того, как сам отодрал шлюху, и Гело с удовольствием сам залез на нее.
Третьим была моя очередь. Я думал о сифилисе, гонорее и еще черт знает какой заразе, но решил, что там уже сперма Коша и Гело, и она оградит меня от всякой этой дряни.

Мой рост остановился в восемь лет. Страшная болезнь, причиной которой, я в этом точно уверен, были мои родители-алкоголики, вырвалась наружу, кости мои оказались настолько хрупкими, с малым содержанием кальция, что достаточно было легкого толчка или - не дай бог! - падения, и я ломал их. Одна только берцовая кость на левой ноге у меня была переломана в восьми местах. Спасибо уфимским врачам - благодаря их неграмотному лечению я не только не вылечился, но и навечно был вынужден передвигаться на костылях. Маленьких костыликах, какие родители покупают своему чаду, повредившему ногу.
Все переломы мои срастались неправильно, и теперь и руки, и ноги мои словно перекручены. К тому же, как я узнал недавно в больнице, моя ужасно деформированная грудная клетка врезалась и "придавила" один из желудочков сердца. Врачи поставили мне неутешительный диагноз: "почечная недостаточность", - с которым я проживу еще недолго. Они вообще удивились, что я смог дожить до 35-и. Обычно с таким заболеванием люди умирают в подростковом возрасте. И хотя я отлично понимаю, что смертельный диагноз мне поставили не здесь и не сейчас, а еще в Уфе (в детстве я мечтал взять автомат и перестрелять всех извергов в белых халатах, искалечивших мою жизнь) и очень давно, но именно сейчас мне почему-то так хочется жить.

Вопросы эзотерики и оккультизма интересовали меня давно, еще в те годы, когда в Советском Союзе невозможно было отыскать ни одной книги по этим наукам. Теперь я собрал небольшую полезную библиотеку по вопросам, которые интересуют меня; она могла бы быть в два, в три раза больше, если бы я не обменивал уже прочитанные и мало заинтересовавшие меня тома на книжном развале на другие. Первые опыты я начал проводить несколько лет назад, когда после падения на спуске сломался мой веломобиль, и добился уже приличных успехов.
Несказанно огромное количество свободного времени (24 часа в сутки), "запертость" в четырех стенах (24 часа в сутки), доступность необходимой литературы и желание изучать ее иногда могут пойти на пользу, и для начала я начал экспериментировать со своими снами. Постепенно я научился осознавать себя "внутри сна". Это может освоить каждый, и, наверняка, каждому в детстве это удавалось.

Однажды я проснулся, как обычно, на своем диване и сквозь дрему протянул руку к будильнику на столе. Он был повернут от меня; я ощутил в ладони его округлый корпус, кнопку наверху, хотел повернуть, но не тут-то было: будильник не поддавался. Холодный пот шибанул по спине - неужели я настолько обессилел, что не могу справиться с маленьким будильником?! Сон, казалось, как рукой сняло. Но затем я с еще большим ужасом понял, что моя рука - это не моя рука. Правая в тот момент была вытянута под одеялом вдоль тела, а левая лежала на подушке под головой... К будильнику я тянулся третьей, астральной рукой.
Безусловно, во время моего "ощупывания" будильника, я спал, и третья рука мне попросту приснилась. Но это был первый звонок, огласивший о начале моего "похода".
В другой раз я проснулся среди дня. В голове была та же приятная дрема, я решил узнать, который час, и отправился в соседнюю комнату, где у нас на стене висят большие часы. Я точно не помню, опирался я тогда, как и в реальной жизни, на костыли или нет (вопросы левитации в моем бедственном положении были как нельзя актуальны), но я точно оказался в соседней комнате и точно успел разглядеть, что на часах было без пятнадцати три. И проснулся.
Ух, у меня тогда просто дух перехватило! Я проснулся необычайно вдохновленным, словно за несколько минут до этого я бегал по солнечной лужайке, словно темная квартира с окнами, завешанными ветками деревьев, отступила назад, словно весь город провалился под землю, а я летал. Легко я поднялся на костыли и направился в соседнюю комнату проверить свои догадки. Часы показывали без четырнадцати три. С того момента, как приходил сюда "оставив тело", прошла одна минута. Или чуть меньше. Именно столько времени мне бы и потребовалось для пробуждения и перехода из одной комнаты в другую.
Но ум мой противился всем этим сверхъестественным чудесам (именно поэтому я предпочитаю уму разум), поэтому в следующий раз я решил усложнить опыт и собрать для своего мозга побольше доказательств. Вечером, когда я готовился ко сну, я нарочно запомнил, что дверца у моей тумбочки приоткрыта. Чистота эксперимента была полной, потому что уже в то время я не разрешал своей сестре прибираться в моей комнате. На ночь я принял две таблетки снотворного, а утром снова "проснулся" и пошел гулять по квартире. Без костылей.
Проходя мимо тумбочки, я нарочно толкнул ногой ее открытую дверцу и закрыл ее. Еще я специально "возложил персты" на тумбочку и убедился, что она действительно закрыта. Напомню, все это было во сне, а когда я на самом деле проснулся, тумбочка оказалась закрыта.
То есть во сне силой своей мысли я произвел, можно так сказать, расслоение своего тела на физическое, ментальное и астральное. Физическое тело всю ночь преспокойно оставалось в кровати и спало, а два других сходили в соседнюю комнату. И астральное тело оказалось таким сильным, что смогло толкнуть дверцу тумбочку. Чудеса, да и только! Я никому не рассказывал о своих опытах с астральным телом. Впрочем, это были первые и последние эксперименты подобного рода. Больше я к ним не возвращался. Видимо, меня привлекло что-то другое.
В августе я записал в своем дневнике: "Что такое ИНФОРМАЦИЯ? Из чего она состоит? Как углубиться в нее? Как ее расщепить? Как с ней можно работать?
Что такое психическая энергия как ВЕЩЕСТВО?
Может ли она быть отдельной от грубой материи?
Возможно ли с ее помощью познать материю?"
О чем это, я теперь, хоть убейте, не помню. Вероятно, были мысли о какой-то глобальной, вселенского масштаба информации. И я думал, как ею можно завладеть и использовать в своих целях.

Раньше я много размышлял о причинах своей ужасной болезни. Отчего? За что? Почему? В христианстве, кажется, считается, что все недуги даются людям за их грехи. Нагрешил - вот тебе болезнь во искупление. Мол, неси свой крест и терпи! Но христианство - это "детский сад" по сравнению с теми религиями и вероучениями, которые я самостоятельно изучал, сидя дома. Связь человеческих грехов и, как следствие, наказание за это в виде тяжелых, подчас смертельных недугов...
Но сколько козлов достойны, казалось бы, сурового "секир башка", но преспокойненько живут и в ус не дуют. А сколько невинных чистых детей в то же время страдают от неизлечимых болезней. Онкология, детский церебральный паралич... Нет, тут явно дело в чем-то другом.
Восточные религии несут нам учение о карме, даже о дхарме... Болезни в таком случае воспринимаются как следствие прегрешений, сделанных в прошлых воплощениях человека. В таком случае я со своим уродством в прошлые жизни был Гитлером или там Чингисханом... Иногда мне кажется, что так оно и было. Тогда я сильно и много нагрешил, унес, вероятно, тысячи и тысячи жизней, а теперь вынужден за это расплачиваться, оказавшись заточенным в четырех стенах, а если точнее - на своем старом продавленном диване.
Я лежал и думал:
"Медицина будущего, конечно, научится разделять человеческое тело на физическое, ментальное, астральное, а также психическое или духовное, и соответственно этому распределять все болезни по их уровням. Одни из них (из болезней) относятся, скажем, к психическому телу, другие - к ментальному, третьи - к физическому, и лечить их надо, соответственно, применительно к этому".

Раньше, еще в "коммуналке", я то отращивал длинные волосы - ниже плеч, то брился вообще наголо, потом меня начали стричь "под машинку" сначала Ахаб, а потом Сексенбай.
Каждое утро у меня на роже вылезали, один, два, а то и несколько гнойных прыщей. Я их давил, прижигал - все без толку - я редко бывал на свежем воздухе и уж тем более не появлялся на солнце. Ногти у меня тоже отрастали слишком уж быстро, я не успевал стричь их. Глядь - а они опять уже длинные, и под ногтями скапливается грязь... Ванная... В ванной я мылся, но для того, чтобы залезть в нее, мне приходилось перевалиться с табуретки через ее край и потом точно также вылезать обратно.
Устав и совершенно потеряв все силы, я брал с полки любую, оказавшуюся под рукой книгу (я читал их сразу несколько), ложился к себе на диван и открывал там, где была закладка. Неподвижные книжные строки как будто оживали, и ко мне в голову вливались знания:
"...а все, что трогается смертью, действительно становится силой... Но концентрация на смерти заставит любого из нас фокусироваться на самом себе, а это является снижением. Поэтому следующая вещь, которая необходима... - это отрешенность. Мысль о неминуемой смерти вместо того, чтобы стать препятствием, становится безразличием".
А в другом месте было написано:
"...порой приходится видеть на земле продвинутые души, люди удивляются им. Своим ближним души эти внушают обожание, любовь и уважение, и все же по какой-то неведомой причине они коллапсируют, и их настигает смерть. Они умирают от болезни, которую земная медицина не может диагностировать... до тех пор, пока медицинская наука не удосужится изучить законы, управляющие духовной жизнью человека, она будет сталкиваться с таинственными недугами, исцелить которые окажется не в силах.
Не поймите это утверждение превратно. Мы не хотим сказать, будто все, кто умирает от неведомых нашей медицине болезней, суть непременно люди высокой степени развития духовного сознания... "
Или вот еще:
"Каждая капля знания, которая становится силой, имеет своей центральной силой смерть. Смерть делает завершающий мазок, а все, что трогается смертью, действительно становится силой... Но концентрация на смерти заставит любого из нас фокусироваться на самом себе, а это является снижением. Поэтому следующая вещь, которая необходима... - это отрешенность. Мысль о неминуемой смерти вместо того, чтобы стать препятствием, становится безразличием"

Есть у меня друг, настоящий друг. Он любит всем давать прозвища , а я дал прозвище ему - Вевлюр - по первым двум буквам его фамилии, имени и отчества.
Вевлюр - гений. Он пишет стихи. И если в юности они были у него злободневные и "кусачие" и я всегда боялся, что его посадят за какую-нибудь острую критику, и меня заодно, то позднее стихи у него стали более "ровные" и просто красивые.
С его стихотворением "2012 год " произошла целая история. Это, безусловно, было пророческое стихотворение. Я спросил у него:
- Почему именно 2012 год? Чем он знаменателен? Как ты его высчитал?
- Простая арифметика, - ответил Вевлюр, - в 1612-ом была интервенция поляков, народное ополчение, Минин и Пожарский и так далее. Через двести лет, в 1812-ом, произошла война с Наполеоном... тоже катаклизм для России. Еще через двести лет - 2012-ый.
Впрочем, до того года было еще ой как далеко, и я решил запечатать стихотворение в конверт, чтобы потом проверить, сбылось ли пророчество. Надо было, наверное, еще по почте его послать, чтобы штемпель с датой был, но тогда мы обошлись без этого.
Я был на все сто процентов уверен, что так оно и будет, как написано в стихотворении. Но после моей смерти конверт с "2012-ым годом", как и кучу других бумажек, попросту выкинули. А теперь Вевлюр написал:
"Вадимка, спи спокойно - не сбылось.
В 2012-ом все тихо.
Не проросло, не сбылось, не сошлось.
Но я пишу свои творенья стихо-..."
В двадцать лет Вевлюр написал поэту "Тур-Гояк", сказочную повесть. Надо было ее напечатать, и для этих целей купили подержанную машинку. Договорились, что я набью поэму, а там объем немаленький, за какой-то (сейчас уже не помню какой) вполне приемлемый срок. Но прошла одна неделя, потом - вторая, а я даже не брался за работу... Лень-матушка. Когда все двадцать четыре часа в сутки ты лежишь на диване, то невольно обрастаешь, как корабль ракушками, бездельем и "лоботрясничеством". Тут уже все действует по принципу снежного кома: поленишься в малом - будь готов, что это заберется тебе под кожу, разбухнет, и ты уже никогда не освободишься, не встанешь, не займешься делом...
- Я обязательно, обязательно напечатаю поэму, - обещал я.
- А это уж вряд ли, - не верил Вевлюр.
- Спорим? Ну, спорим, - кричал я.
- Хорошо, на что будем спорить?
- Спорим на джип "Чероки", - предложил я. Тогда это была модная машина.
- На джип "Чероки", это который два миллиона стоит? - Вевлюр сузил глаза. - Хорошо, спорим на джип "Чероки", - он был настолько уверен, что я не смогу осилить свою лень и сделать то, что обещал... И мы заключили пари. И Вевлюр оказался прав: я и не подходил больше к печатной машинке.

Глава 2. Жертва эксгумации

Жил тогда у меня Хаба, курсант танкового института. Так-то ему нельзя было покидать территорию военного вуза, и днем, и ночью нужно находиться в казарме, на плацу, в тирах или учебных классах, но вдвоем с другом этот киргиз придумал использовать мою квартиру как "перевалочную базу": ушел огородами из расположения, у меня переоделся в гражданское и айда по бабам.
- Полное имя у меня Ахаб, - сказал он при встрече, когда пришел вместе с моей племянницей, - для своих - Хаба.
Можно так сказать, мы с ним сдружились. Приятель Ахаба вскоре отошел на второй план, а этот остался. Квартплаты от него, конечно, никакой не было, да мы и не договаривались об этом. Хаба делал уборку в квартире, ходил для меня по магазинам, закупал продукты и готовил обеды. Что еще нужно в моем положении? Хотя я говорил всегда и сейчас повторю: если бы я был здоров, то пил бы водку, трахал бы баб направо и налево и постоянно бы дрался. А таким типам, как Гело, Хаба и еже с ними, просто бы дни и ночи бил бы морды.
Как-то раз (это было еще зимой) Ахаб принес хороший ганджубас. Я приготовил свой старенький кассетный магнитофон "Электроника", который если тогда и сохранился у кого-нибудь в Советском Союзе, так только у меня. Ромка, друг Хабы говорил:
- Владиму вот дай какую-нибудь фигню, и он соберет из нее такую установку - будет орать на всю квартиру.
Мы с Хабой и Вевлюром решили курнуть и записать на магнитофон все, что кто-нибудь будет говорить. Я рассчитывал, что этот "треп" будет очень интересным и даже научно-популярным.

Анекдот в тему: Как-то раз один известный физик-ядерщик покурил "траву" и пришла ему в голову гениальная мысль. Все, сделал он большое открытие. С утра просыпается, а ничего вспомнить не может. Что такое? Снова покурил и приготовил бумажку и карандаш, чтобы записать все гениальное, что в голову придет. И действительно что-то пришло, и записал, а когда с утра взял бумажку, там было записано: "Банан велик, а кожура его еще больше".

Ахаб забил два "косяка" (больше папирос не оказалось), начали курить. И получалось так, что если В. сделает затяжку, он передает "патрон" мне, я "зобаю" и тут же Хаба сует мне свой. То есть эти двое покурили столько, сколько им надо, а я получил двойную дозу, и вот когда мне уже хорошо ударило по мозгам, Ахаб предложил мне "сделать паровозик" и я согласился.
Сели мы с Хабой напротив друг друга, я на табуретке, он на табуретке (дело было у меня на кухне). Он взял в "косячок" в рот горящей стороной и начал выдувать из него. Из папиросной гильзы повалил густой иссини-желтый дым, а я был тут как тут и принял на себя основной удар этой дури. Шибануло так, что я уже не помню, как мы перешли в комнату. Забыл, что на столе в углу работает на "записи" магнитофон, и лег на кровать.
Я лежал и проваливался в бескрайнюю бездну. Не было ни галлюцинаций, ни каких-либо видений, просто было противно. Я умирал. Вевлюр и Хаба потом рассказали, что лицо у меня стало земляного цвета, глаза ввалились, а нос, наоборот, вытянулся и заострился.
Покойник! Ну, самый натуральный покойник.
Я лежал в позе индийского танцора, как назвал ее Вевлюр: одна нога согнута в колене, вторая - вытянута, одна рука поджата к груди, вторая - нависла над головой. Через гул в ушах, который сопровождал мое бесконечное падение в пропасть, я слышал, как кто-то из моих друганов саркастически хмыкнул по поводу этой позы.
- Слушай, а давай его в окно выбросим, - неожиданно предложил Вевлюр. И он ведь говорил на полном серьезе - вот-вот придет с работы моя сестра, а я тут лежу в полуобморочном состоянии.
- Я тебе выброшу! - неожиданно для самого себе произнес я. Это и были две единственные фразы, попавшие на запись; все остальное время магнитофон записывал тишину.
Когда пришла с работы моя сестра, я уже сидел на кухне и пил чай. Она (моя сестра) так ничего и не узнала.

* * *
Однажды ко мне зашел Гело и ехидно так начал рассказывать, что прочел в одном журнале про чувака, который сам себе минет делает.
- Ну и как такое может быть? - спросил Вевлюр.
- Очень просто, - ответил Гело, - Это было где-то заграницей, мужику удалили для этого два ребра, и он начал сгибаться... - Гело показал, как это стало бы возможно неведомому иностранцу.
- А для чего надо было ребра удалять? - невольно вырвалось у меня. Повисла минутная пауза. Гело и Вевлюр недоуменно уставились на меня, после чего переглянулись и повалились с хохота. Вероятно, уродское строение моего тела подвело этих двух дураков к мысли, что я и без хирургического вмешательства могу сделать себе минет. Идиоты!

* * *
Сейчас калекам стало модно стоять на паперти с протянутой рукой - церквей, на рынках, в подземных переходах, у магазинов. Нищих развелось - как грязи. Меня это всегда бесило. Стоило мне появиться где-нибудь в людном месте, как какой-нибудь доброхот обязательно совал мне в руку мелочь.
Помню, приехали с Хабой к подземным торговым рядам на площади Революции, он оставил меня в коляске у дверей (иногда я ездил на веломобиле, иногда - в обычной детской сидячей коляске - на усмотрение, конечно, тех, кто меня сопровождал, потому что тащить-то им в случае чего)... Так вот, Хаба оставил меня у дверей, а сам пошел вниз. И тут на тебе - мимо проходил один мужичок и сунул мне пятачок... Нет - сунул мне скомканную, потертую, почти прозрачную "десятирублевку". Я сижу, смотрю: мужичка уже и след простыл, а у меня в руке денежка. Тьфу ты черт! Провались оно все к едреной матери!
Однажды пришел Вевлюр и с порога прочитал свою новую дразнилку:
- Хаба, солнечный киргиз, у арбуза хвост отгрыз.
Ахаб промолчал (он готовил у плиты), а Вевлюр подсел ко мне и попросил еще раз напомнить ему стишок по-татарски, который мы постоянно повторяли в детстве и дразнили русских, а я уже несколько раз раньше читал ему. Я прочитал:
- Урус усрак эштане туле туфрак!
Вевлюр, который знал перевод, и Хаба, который знал по-татарски, весело рассмеялись.
- Слушай, Владим, - сказал Хаба, - а может быть, нам начать с тобой просить милостыню?
- Еще чего!.. - начал было я, а у Вевлюра уже глаза загорелись.
- Точно, Владим! - кричит он. - Выкатим тебя куда-нибудь на площадь, мы будем рядом, а тебе специальный ящичек для денег... Знаешь, сколько они "заколачивают"!
- С ума, что ли, сошли! - говорю я. - Я себе такое даже представить боюсь. Мне противно от одной мысли!
- Вот и отлично, - говорит Вевлюр. - поедем куда-нибудь, где ты никого не знаешь и тебя никто не знает...
- А что, хорошая идея, - сказал Ахаб. - Поправим материальное положение...
Про девок-дозорек, прозванных с восточным сладословием или словосладием так потому, что они остаются только на ночь и исчезают вместе с утренней зорей, Ахаб говорил: первая палка - для меня, вторая - для ней, третья - уже для нас обоих...
Хаба приехал в Челябинск из Кыргызстана, учился в танковом институте, в так называемом "иностранном легионе", куда принимали курсантов из бывших союзных республик. Дед Ахаба по материнской линии был из московских татар, отец был кем-то из Средней Азии, - необычная и опасная смесь. Там в Кыргызстане Хаба родился и вырос в старинном городе Узген (был я там, ездили мы однажды летом с Ахабом - нищета и горы). Ахаб до сих пор мечтает отыскать золотой клад, спрятанный там то ли самим Чингизханом, то ли кем-то из Тимуридов. Хаба - это отдельная история; вот он сидит сейчас, читает мою повесть и боится, как бы я где-нибудь не проговорился бы и не написал про его похождения до того, как он женился... Не ссы, Хаба, не проговорюсь.
А женился он уже в Челябинске. Он говорил, что если родится сын, брак будет крепким и навсегда, если дочь - вполне возможно, что Хаба и разведется. Таков обычай гор, где родился и вырос Ахаб. Бывал я в этих горах!

* * *
Тогда где-то на войсковых складах Ахаб раздобыл хлопчато-бумажный костюм "Афганку". Одна знакомая Хабы ("Ну, я всего один раз с ней..." - объяснял он степень знакомства.) раскроила и перешила костюм для меня. В нем я и отправился в Киргизию.
Три дня мы тряслись на поезде через весь Казахстан, потом из Бишкека до Оша долетели на самолете, а далее на автобусе прибыли в Узген, где живут родственники Хабы. Городок этот мне ужасно не понравился - ветхие одноэтажные дома, старая разбитая крепость на отшибе, пауки и скорпионы. Аххаб постоянно шлялся со своими друзьями. Он выпросил у меня сто "баксов", всю мою наличность на тот момент, пропил и прокурил их. С пацанами мне было не интересно. Те редко говорили по-русски, но чаще по-киргизски, я не понимал ни слова и как не убеждал себя, что пацаны говорят и смеются вовсе не про меня, мне все время вокруг казался заговор и издевательства.
Мы жили в доме у бабушки Хабы, там в прохладных сенях среди деревьев у меня было любимое место на "серюжке", старом топчане. И собственно ничего бы не изменилось от моей жизни в Ч-ске - тот же диван и то же заточение в четырех стенах. Но неожиданным образом все переменилось.
У Аххаба месяц была стажировка в той же Ошской области, но в войсковой части, и чтобы это время не сидеть просто так дома, я напросился на пасеку к его брату. Узген сам по себе не на равнине стоит, а тут в сорока или пятидесяти километрах от этого города мы оказались в настоящих горах. Первый раз в жизни я увидел небо так близко, звезды... они как будто налегают на тебя, и все вокруг чисто-чисто, нет ни облачка, ни тучки. Две недели или даже больше, сколько мы жили на пасеке, я любовался этим небом.
Впрочем, не обошлось и без неприятных эксцессов. Однажды я подошел слишком близко к улею. Пчелы, огромные и плотоядные, садились на меня, ползали и жалили, а я не мог убежать от них, даже пошевелиться боялся. По счастью, меня вовремя увидел брат Аххаба, хозяин пасеки, и унес на руках.
В другой раз я ел настоящую горную маринку, рыбу из семейства форелевых, которая тут живет в горных реках и на нерест ходит вверх по течению. У маринок ядовитая черная внутренняя пленка. Видимо, ее плохо почистили, я обожрался маринок и... ослеп. Совершенно ослеп. Целые сутки я ничего не видел и так перепугался. Я лежал и думал: "И так Господь все у меня забрал, ничего не оставил... А оказывается, бывает и еще хуже". Но потом зрение вернулось. И слава богу!
В другой день я вышел на костылях за ворота и решил забраться на одну небольшую вершинку, которую заприметил уже давно. Гора была так себе - метров двести высотой. И это-то и привлекло меня - всего двести метров по относительно преодолимому подъему и я окажусь на самой вершине, а уже с нее можно будет осмотреться вокруг и оценить всю красоту.
Несколько часов (на самом деле несколько часов) я на четвереньках забирался на этот "взгорок", а когда забрался, оказалось, что это вовсе не вершина, а только переломленное "колено" на подступах к ней. Вершина, настоящая вершина была в трехстах метрах впереди. Но сил забираться на нее уже не было никаких, да и самостоятельно спуститься, если признаться, я бы уже не смог.
Я повернулся в сторону, где была пасека, и начал кричать. Вскоре младший брат Хабы, который жил тут же все лето, услышал меня, поднялся на "колено", куда я сумел забраться, и спустил меня вниз. Но я все время отвлекаюсь...
Первым у Хабы родился сын. Брак у них оказался крепким и, наверное, счастливым. Сейчас у них появилась еще и дочь. Ахаб перетащил в Челябинск половину своей киргизской родни - родных и двоюродных братьев. Сейчас у него строительная фирма, они ремонтируют школы, детские сады и другие учреждения; в собственности у Хабы несколько жилых домов в частном секторе, есть машина... Вот так-то. А я помню еще те времена, когда Ахаб на время попросил у Вевелюра пневматическую винтовку, бегал по помойкам и стрелял городских голубей, а потом готовил их и угощал всех (или только собирался это сделать). Тьфу ты, я снова не о том... Все время не о том...
Итак, мы сидели у меня на кухне, взяли листы ватмана, краски и начали расписывать таблички, с которыми я должен был появиться на рынке на Северо-Западе и просить милостыню. Вевлюр предложил такие надписи: "Жертва эксгумации", "Я сбежал из застенок НКВД", "Дитя несчастливой любви проститутки и инопланетянина"...
Друзья мои, сам Вевлюр и Хаба, буквально до слез обхохатывались над своими шутками. На кухню вышла моя сестра, включила газ под чайником, как бы мельком посмотрела на наши "транспаранты" и тоже рассмеялась.
Мне до зубной боли опротивел весь этот спектакль, я выдержал паузу, а потом, набычившись, произнес:
- Все, хватит! Вроде взрослые люди, а занимаются какой-то х...! Никуда я не поеду и никакую милостыню просить не буду. Убирайте на хрен все эти "писульки", чтоб я их больше не видел!
На этом и закончилась вся та история с "жертвой эксгумации" и проч. и проч. Я бы еще долго рассказывал про моих друзей Вевлюра и Хабу в тот вечер (они задумали выпить, Вевелюр выделил определенную сумму на это дело, и Аххаб сгонял в магазин), но это не имеет никакого отношения к моей истории.

Ахаб практически два года жил у меня. Помогал, как мог, готовил еду, прибирался в квартире. Он устроил у меня в подвале хранилище для всего барахла, которое я собрал в квартире. В подвале было две комнатки напротив друг друга, Хаба разбил стенку и кирпичами заложил вход с другой стороны. Получилась вполне приличное помещение под склад.
Туда отнесли все барахло из моей комнаты - Ахабу ведь надо было где-то жить у меня, а там все было завалено. Я ведь жуткий любитель собирать все подряд. Плюшкин! Разобранные велосипеды, мопеды, телевизоры, холодильники... Всякая хрень.
Помещение в подвале забили до отказа, войти туда невозможно было, а через три-четыре месяца в моей комнате все забилось новым хламом. Я сам постоянно запинался на костылях и падал. Один раз запутался в проводах, повалился и сломал ногу. Кости-то совсем хрупкие были.
Один раз с Хабой мы затеяли свой бизнес.
Подали в газету объявление: куплю неработающий телевизор. Нам звонили. Ахаб ехал смотрел. Упор делался на внешний вид телевизора. Если там был домашний телефон ("мобильников" тогда еще не было), он перезванивал мне, рассказывал, в каком состоянии телевизор. Потом привозил его к нам домой, я вызывал мастера, тот ремонтировал, а потом мы продавали телевизор уже как работающий. Доход делился на три части: расходы, доля Ахаба и мой честный заработок. Денег хватало нам на еду (я считал Хабу членом семьи и расчеты вел, учитывая и его тоже) и ему на сигареты. Правда, иногда телевизоры не удавалось отремонтировать, и тогда они навсегда оставались на полу в моей комнате.
Я, конечно, верил людям. И сколько раз меня обманывали! Ко мне часто приходили заказчики, работодатели. Побудут, мы с ними переговорим, а что-нибудь из вещей с полок или со стола исчезнет.
Один раз фирмач из проститутской конторы, где я подрабатывал телефонным диспетчером, замылил половину денег, которые обещал заплатить. Сказал: ничего я тебе не должен. Я позвонил ему, начал ругаться, в конце концов мы с ним забили "стрелку" в горсаду, недалеко от моего дома. Фирмач думал, что я сам приду разбираться ним. Я спросил у Ахаба, сможет ли пойти он. Тот набрал человек пятнадцать, отправился в парк, там они выловили того фирмача, дали ему п..., отобрали все деньги. Отдали мне те, что фирмач должен был, а остальные пропили.

Глава 3. Поездка на Тургояк

Сцена № 4. Я, похожий на черепаху-переростка, в куртке, теплых штанах, в зимних ботинках, в вязаной шапке-"пидорке", натянутой на самые уши, с шарфом, три раза обмотанным вокруг шеи, сижу на заднем сиденье промерзшего "ВАЗа". От холода, сковавшего меня, я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, мне даже говорить трудно, потому что сводит челюсти. Таня в мохнатой шубке подсела ко мне и пытается шутить, Люба сидит на водительском сиденье. Гело оставил нам ключи от машины, сказал, что бензина хватит до утра... А если не хватит?

Пятнадцатого тире шестнадцатого мая с ночевкой решили ехать на Тургояк. В машине разместились следующим образом: за рулем - Гело (это была его красная "пятерка"), рядом - В. (он и предложил всю эту вылазку), ну и я с девушками на заднем сиденье. У Гело тогда была Люба, у В. - Таня. По дороге в Миассе остановились у магазина, купили продуктов и две бутылки водки "Спецназ".
- Ты знаешь такую? - спросил я у Гело.
- Нет, - ответил он. - Но название хорошее.
- Отравишься, поди... - опасливо предположил я. Гело и В. радостно переглянулись и рассмеялись.
Как только проехали кордон лесника, закончился асфальт, и красная пятерка зашуршала по лесной гравиевой дороге, пацаны предложили остановиться и выпить. С этого и должно начаться посвящение в "таежники". Гело с радостью согласился. Остановились, выпили. Потом еще раз останавливались, наливали и выпивали на Инышко - во здравие и на долгие века во славу озера. Потом - у второго кордона лесника.
В. показал под мостом речушку, сказал, что вода там чистая, как родниковая. И все (кто мог) с улюлюканьем направились попить водицы. Я остался один в машине. За ворота с ведром отходов вышел лесник. Недовольно посмотрел на нас. Выплеснул то, что вынес, в траву и ушел восвояси.
Когда все вернулись, Гело предложил еще выпить, я начал стыдить его:
- Как тебе не стыдно: за рулем и пьешь.
- А чего тут? Ментов же нет...
- То есть тебе главное, чтобы ментов не было, а на нас тебе наплевать?
Гело переглянулся с В., налили, выпили, сели и поехали.
В низине дорогу пересекал неширокий, но достаточно глубокий ручей. Справа была гора, он и бежал с нее в озеро.
- Через него? - спросил Гело. В. кивнул, а тот продолжил: - А если трамблер забрызгает?.. Сам потом будешь его сушить.
- Буду, - покорно кивнул В., хотя я сомневаюсь, что он знал, что это и где находится.
Следующая остановка была на маленьком ледяном мосту, который еще не оттаял с зимы. Вот это да. Гело и В. выпрыгнули из машины, побежали осматривать ледяные "перила" и скат моста. Снова налили, и снова выпили.
- Зато не замерзнем, - резюмировал В., вернувшись.
За мостом сделали крутой поворот и въехали в самую чащу. В. - хорошо, он здесь каждый камешек знает, а нам все было в новинку. Десять минут по "перекрученной" лесной дороге, и мы выехали на небольшую полянку перед озером. Все. Конечный пункт назначения. Гело высадил нас у очажка, выложенного камнями, где мы выгрузили все вещи, и загнал свою "пятерку" на камни так, что со стороны казалось - она словно бы делает "ласточку" (заднее колесо у нее оказалось задрано очень высоко).
Гело остался доволен своей "автоэквилибристикой". Выпили, закусили. От первой бутылки там осталось уже всего ничего. Установили палатку, развели костер... Красота! После ужина все ушли на остров (тогда к нему можно было пройти вброд по мелководью; речь идет об острове Веры, он циклично то отдаляется от берега на шестьдесят-семьдесят метров, то практически срастается с ним, и цикл вроде бы составляет девять лет)... Так вот, все ушли на остров, а я сидел у очажка с тлеющими углями, оставшимися от костра, и думал: господи, что может быть лучше! Тихий майский вечер, на небе ни облачка, на озере - штиль... Помню, когда все вернулись, я ползал по лужайке на четвереньках, целовал каждую травинку и говорил:
- Спасибо, В., спасибо, за то, что ты вывез меня сюда.
Все тогда громко ржали.
Ничто не предвещало неприятностей. Гело с Любой и В. с Таней легли спать в палатке, а я поплелся на костылях в машину. Завел двигатель, согрелся, а потом долго еще ворочался и никак не мог заснуть. А ночью произошла катастрофа. В четыре утра повалил снег. Плотной стеной. Без перерыва. Он ложился на воду, на землю и на лапы сосен. То, что было вокруг, сжалось до небольшой "комнаты" внутри этого снегопада. В пять часов в машину перебрались Гело и Люба - задубели в палатке. В половине шестого решили, что надо выбираться отсюда, хотя если бы хотели нормально выбраться, давно уже пора было сниматься с якоря. В шесть пришел В.
- Чего это вы тут? - спросил он. - Замерзли, что ли?
Я уже от холода не мог ничего ему ответить. Гело по-идиотски заржал:
- Ага, замерзли...
- Ну, так скорее собираемся. Почему раньше не разбудили?
- Разбудишь тут...
Собрали палатку и другие вещи, сели в машину, попробовали стартануть. Куда там! Снег валил и тут же таял, от этого земля на лесной дороге размокла, и мы не могли даже сто метров проехать. Решили, что Гело и В. отправятся на кордон к леснику - у того вроде бы был грузовик. А до кордона километров семь. А снег летит и летит. А там еще ручей в брод босиком проходить - приятного мало.
Первый раз Гело и Вевлюр вернулись ни с чем: лесник отказался ехать с ними, сказал, что жена заболела, один он на хозяйстве, - дал старую лебедку, у которой ручка была отломана, но можно было вместо нее использовать гаечный ключ. Лебедка была тяжелая. Гело и Вевлюр несли ее по очереди и еле-еле допёрли.
Попробовали привязывать лебедку к деревьям и подтягивать нашу "пятерку". Ха-ха-ха! Машина не двигалась с места, стояла, как вкопанная. Вернее - двигалась, но по чайной ложке в час. С машиной умаялись и Гело с Вевлюром, и девушки. Меня посадили за руль, все толкали... Без толку. До выезда к мосту через ручей было еще невозможно далеко, я думаю, с полкилометра. И Гело с Вевлюром снова отправились к леснику.
Снег повалил еще плотнее. Наши ходоки от моста двинули в другую сторону - хотели найти там базы отдыха, авось кто-нибудь будет на машине и поможет нам выехать. Но и через километр, и через два не было ни одного сворота с дороги. Базы отдыха как испарились.
- Это ерунда, - говорил Гело, - бензина в машине много - девчонки и Вадим не замерзнут.
Снова второй ручей пришлось пересекать вброд, глину на каменистой дороге размыло, все превратилось в кашу. К леснику наши приятели добрались уже в полдень, а старик снова артачиться. Договорились о сумме - леснику мы заплатили больше половины нашего походного бюджета, ну да бог с ним! Назад они приехали уже на "ЗиЛе", прицепили трос к "пятерке". Лесник с полной дури дернул и... оторвал у наших "Жигулей" бампер. Ладно, не смертельно. Гело даже говорить ничего не стал по поводу этого "недоразумения". Во второй раз закрепили трос более надежно, и "ЗиЛ" потащил нашу "пятерку" по раскисшей лесной дороге.
- И что, мы бы разве тут проехали?! - все время восклицал Гело. - Да ни хрена!
Напомню, перед мостом через первый ручей дорога резко поворачивала (фактически - выворачивала из леса), надо было идти на подъем, а потом сразу на мост. Это оказалось сложно выполнимо с учетом того, что мы были "на веревке". Тогда маленько покумекали и перекинули трос через молодую, но крепкую сосенку, стоявшую с другой стороны дороги. Грузовик тащил с одной стороны, через "колено" мы подтягивались с другой.
За мостом Гело уже ехал сам, без привязи. На кордоне расплатились с лесником, забрали у него из кузова наш бампер, выставили его из багажника и двинули в город.
В снеговом гнезде
Не взлететь, как сесть.
Не помогут аллах,
Ни Бог, не лесник... - было у Вевлюра такое стихотворение о нашей поездке на Тургояк.
На въезде в город (а там солнце в полном свете, ни о каком снеге никто и не слышал) нас оштрафовали ГАИ - надо было открутить от бампера номер машины и выставить его хотя бы в лобовое стекло. А у нас вся "морда" была разорвана, а номер наполовину торчал из багажника сзади. Наташка (та, что его бывшая жена) потом часто потешалась в компаниях:
- Надо же какой дурак мой бывший муж: поехал на вылазку, так ему там бампер оторвали!
Через какое-то время Гело и Люба поженились, у них родился сын.

* * *
Некоторое время назад мы ездили с Вевлюром по городу на его машине (тогда у него появилась "шестерка", или уже "Ауди"), и я спросил у него, неужели ему с Таней нравится больше, чем с женой.
Вевелюр минуту подумал и сказал:
- Больше...
- А с П.? - спросил я. - Тебе нравится жена П.?
Вевлюр снова подумал и ответил:
- Мне нравится грудь у нее...
Я выпучил глаза:
- Ты был с ней?
- Я? Нет. В бане мы мылись однажды, и она без всего сверху была...
"Ну и нравы, - подумал я. И это говорит поэт, ведущий журналист молодежной газеты..."
Мне всегда было интересно, чем жизнь в моем быдловском отстое отличается от его, высоко интеллектуальной жизни. Оказывается, ничем.

Глава 4. Моя нехорошая квартира

Анекдот в тему: в квартиру, подобную моей во время отсутствия сестры, приходит участковый. "Что это у вас тут происходит? - спрашивает он. - Соседи жалуются: постоянно крики, тряпками жженными воняет... Что вы тут делаете?" - "Да так, - застенчиво отвечает хозяин "блат-хаты", - кричим постоянно, тряпки жжем".

На три летних месяца, на время отсутствия моей сестры, наша квартира, действительно, стала какой-то нехорошей. И как только меня не поставили куда-нибудь на учет... в детскую комнату милиции, например... хэ-хэ... я не знаю. Вероятно, соседи мне попались хорошие, "долготерпимые".
У меня жили два кота, так они у меня никогда в окна не прыгали, как прыгали и в окна и из окон пацаны. А кому охота обходить вокруг дома? Пришел со стороны драмтеатра - залезай в окно; собрался куда-нибудь туда или в горсад - вылезай, не зря же ведь первый этаж. Началось все, конечно, с моего племянника и племянницы. Первыми у меня стали "зависать" их друзья. Потом, смотрю, уже появились друзья друзей тех друзей, что у меня на прошлой неделе были... Очень скоро я уже точно и не мог сказать, кто, когда и откуда пришел.
Племянник мой Серый учился в "шараге", у него был друг Мелочь... После незнамо откуда появился Вован, Вот Тебе Шелбан! Он мне сразу не понравился - Приходил один, молчал... Потом начал приводить девушек.
- Вадим, можно мы тут в большой комнате закроемся? - спрашивал он у меня.
- Ну, закрывайся...
У Вована был черный пластиковый дипломат, в нем он носил бутылку хорошего дорогого вина - девчонок угощать. Он, как на работу, приходил ко мне всегда около четырех вечера и уходил через час, до прихода большой компании... А чего это я про Мелочь? А-а! Однажды, когда Серый с друзьями со своего двора приговорили пару бутылочек и поехали в Локомотивный на дискотеку, у меня на пороге нарисовались Мелочь и Вован, Вот тебе Шелбан! И надо же! Что такое?! С ними пришла крашеная блондинка, какая-то ведущая с радио, на костылях - у нее была ампутирована одна нога.
Сначала мы пили с ними водку с чаем на кухне. Курили. Я следил, чтобы по ошибке они не стряхивали пепел в миски к моим котам. Потом я устал и ушел спать, а эти трое устроили тут на кухне Содом и Гоморру. Фу, вдвоем инвалидку!.. Тьфу, писать об этом противно! Я, конечно, урод, но у меня есть глаза, и они видят уродство у других людей. И у меня есть голова, и я понимаю, что любить уродство нельзя. Поэтому когда однажды в Обществе инвалидов мне то ли в шутку, то ли всерьез предложили подружиться (с целью создания в дальнейшем семьи) с одной дэцепэшницей, мне просто блевать хотелось.
Я взял с полки книгу, открыл на заложенной странице и начал читать:
"... человек, вступивший на путь магии, постепенно начинает сознавать, что обычная жизнь навсегда оставлена позади, что знание в действительности - это пугало, что средства обычного мира больше не будут средствами для него и что он должен приспособиться к новому образу жизни, если собирается выжить... К тому времени, когда знание становится пугающим делом, человек также начинает осознавать, что смерть является незаменимым партнером, который сидит рядом с ним на одной циновке. Каждая капля знания, которая становится силой, имеет своей центральной силой смерть. Смерть делает завершающий мазок..."
Только ушли Мелочь, Вован и их подруга (пять ног на троих), в дверь позвонили Катя (это моя племянница) и две ее подруги. Это явление один среднеазиатский философ, побывавший у меня в гостях, назвал "круговоротом людей дома у Вадима".

Все воспринимали мою квартиру как какую-то "винокурильню". Каждый, кто хотел, приходил один или с друзьями, приносил пиво, вино, водку и устраивал маленький "сходнячок". Здесь пьянствовали парни и девушки, которым было по шестнадцать-восемнадцать лет, и здесь же в другое время, словно по какому-то особенному расписанию приходили со своим спиртным Гело с нашими друзьями из бывшего двора или Вевлюр с кем-нибудь из своих.
Однажды Вевлюр и Михалыч приняли по традиции столько, столько надо было для полного счастья (или ощущения его) и стали по очереди звонить на пейджинговую станцию и отправлять друг другу сообщения (было это в девяностых, на стыке, когда пейджеры еще полностью не отошли в небытие, а мобильные телефоны еще только-только начинали появляться в Ч-ске). То есть мы сидели у меня на кухне, на столе стоял домашний телефон (как сейчас помню, он был белого цвета, с множеством кнопок и функций) и Вевлюр с Михалычем, то один, то другой, звонили на станцию и просили отправить всякие глупые сообщения. Некоторые из них были супер-глупые и даже опасные. В стране шла вторая чеченская кампания, а Вевлюр, например, просил девушку отправить абоненту Михалычу такую "шифровку":
"Шамиль, муку привезли. Два ящика. В какой подъезд заносить?"
И это в то время, когда в стране взрывались жилые дома, когда шла война с террористами. Лично я не понимал никакого сверх-интеллектуального "писка" в этих проделках двух журналистов. Наоборот, мне было страшно: сейчас придут и арестуют нас всех. Этих двоих посадят за их глупые шуточки, а меня - за то, что позволил им пользоваться своим телефоном.

Анекдот в тему. Приходит как-то к врачу-сексологу карлик, расстегивает ширинку, достает свое богатство... Достает свое богатство... Свое богатство... Свое богатство... А оно у него до пола.
- Боже мой! - кричит доктор. - Вот это да! Какой же он у вас во время эрекции?
- Я и сам не знаю, - потупив взгляд, отвечает карлик. - Ни разу не видел - все время сознание теряю от оттока крови.

Сексенбай появился в моей "винокурнице" совсем уж невероятным образом. Сам он был родом из какой-то дыры-дырыщной на юге области; его отец через десятых знакомых договорился с одной старушкой в Ч-ске, что во время учебы в городском университете Сексенбай будет снимать угол у нее. А старушка оказалась бабушкой то ли Мелочи, то ли его новой подруги, с которой они познакомились в Локомотивном. Мелочь познакомился с казахом из дыры-дырышной и пригласил его в гости... куда-куда? Конечно, на "блат-хату" к Вадиму.
Сексенбай оказался веселым, простым и работящим парнем. Вскоре он перебрался с вещами ко мне (и действительно, чего ему жить со старой бабкой!), на нем было все мое хозяйство: порядок в квартире, покупка продуктов, приготовление еды, потом, когда я купил сначала один "Москвич", а потом второй, мой новый жилец водил и, соответственно, ремонтировал его. Вместе с Сексенбаем мы "калыли" на машине по ночам и однажды нарвались на одного бандита, который нацелил на нас пистолет (или - предмет, очень похожий на пистолет, как пишут в милицейских протоколах), заставил отвезти его за город в поселок К-ль, не заплатил ни рубля и, слава богу, ушел... Я тогда перебздел, Сексенбай перебздел...
Тьфу ты! И чего я его все Сексенбай да Сексенбай? Было ведь у парня другое имя, короткое, емкое и более благозвучное для человеческого уха. Если отнять уважительное степняковское "-енбай", останется простое и ясное "Секс". Так его и звали во всех компаниях, где он только появлялся. А с Сексенбаем одни только недоразумения. В университетской библиотеке девушка выписывала ему читательский билет, вероятно, задумалась о чем-то своем и написала ему в графе "имя": "Сексендай".
Для тех же, кому было трудно и муторно выговаривать "Сексенбай", а представление о сексе никак не вязалось с длинной худой, немного сутулой фигурой потомка безбашенных киргиз-кайсаков, управлявшихся в бескрайних степях от предгорий Тянь-Шаня до Южного Урала, Секс был просто Сергеем. В университете он учился на факультете ракетостроения... М-да, тут он хватил... Всех познаний в технике ему хватало лишь на ремонт "Москвичей-412". По-моему, Секс так и не закончил университет, вылетел, как пробка, уехал к себе в К-ль и до сих пор живет там безбедно, работая на благо агропромышленного комплекса, если можно так сказать.

Но я все время не о том! Все время не о том! Я рассказывал о том, что ко мне пришли девушки. Моя племянница и две ее подруги. Катя в то время училась в техникуме, подружки, по-моему, тоже были оттуда. Одну звали Олеся (имя изменено, слышите: имя изменено!), вторую - я даже и не помню как.
С сексом (в плане - с тягой к сексу) у меня все нормально. Когда мне было пятнадцать, в Уфе, в больнице, я лежал с одной девушкой, которой тогда было четырнадцать. Это и была моя первая любовь. Господи, как я тогда идеализировал все это, а ведь надо хватать, прижимать к себе, не отпускать никуда и не под каким... Наши перемигивания, мимолетные поглаживания рук и коленок (это я касался ее голых коленок, а не она моих) требовали какого логического разрешения, и, в конце концов, мы оказались с ней вдвоем в больничном душе. Надо было закрыть на щеколду дверь - мы закрыли. Надо было раздеться - мы разделись... Посмотрели друг на друга... А потом быстро оделись, и на этом все закончилось.
- Ты вылечишься? - спросила она у меня, когда ее выписывали и мы прощались навсегда. Я пожал плечами:
- Не знаю...
- Ты обязательно, обязательно вылечишься и будешь здоров, - прошептала она, но ничего не сбылось. Сейчас мне тридцать три, это было более чем полжизни назад, и ничего (в плане моего здоровья) не изменилось.
Потом, когда мы жили в "коммуналке" на Цвиллинга, отчим Гело Саша Кош привел проститутку, и она в физиологическом плане посвятила меня в мужчины. Потом было еще несколько "одноразовых" контактов, но полноценной половой жизни у меня, конечно, никогда не было, она напоминала довольствование объедками с чужого, ломящегося под тяжестью яств стола. Чужого стола. И чужих яств.
Я, конечно, урод, но голова и это самое дело у меня в полном порядке. Я однажды сделал замеры с помощью страницы в клетку из школьной тетради (обычной линейки тогда под рукой не оказалось). Получилось двадцать восемь клеточек, а это значит, четырнадцать сантиметров... Но это лирическое отступление.
Итак, у меня появились Катя и Олеся (третью их подругу я попросту вычеркиваю из этого описания за ненадобностью). Впрочем, и Катю можно было бы вычеркнуть - мы же родственники, но она познакомила меня с Олесей, черноволосой девушкой с большой грудью и упругой (вероятно) круглой попой в обтягивающих джинсах.
Олеся, конечно, была достаточно вульгарной и своенравной девушкой. Она могла крепко выпить и иногда за компанию курила. Сначала она встречалась с Шайтаном, другом Серого, моего племянника. Потом разругалась с ним и начала встречаться с Пистолетом, а с ним особо никто не водил дружбы, потому что был он тощий, противный и, что называется, "с гнильцой" - мог предать или подставить человека. Однажды у нас в старом дворе была большая драка - какие-то залетные взрослые пацаны с Российской устроили в подворотне "гоп-стоп" местным ребятам, среди которых был и Пистолет. Тот сначала попытался удрать, а кто-то в суматохе закричал:
- Пистолет! Пистолет, на помощь!
И тогда "российские" разделались с нашими пацанами с особой жестокостью, потому что думали: у кого-то из них настоящий пистолет есть и он будет стрелять... Но это отдельная история. Я не о том. Я об Олесе. С Пистолетом она проходила пару месяцев, а, может, и того меньше, и переметнулась к Серому. Роман у них был бурный, эмоциональный, но короткий. Уже в конце лета они расстались, но Олеся все равно продолжала приходить ко мне с компаниями, перевезла кое-какие вещи и оставалась с "ночевой" (с родителями она давным-давно была в ссоре).
В тот вечер она сидела у меня и рассказывала жуткую историю о том, как в роддоме, куда она устроилась санитаркой, умер младенец, и ее заставили отнести его в морг.
- Прямо так дали корзинку, - рассказывала Олеся, - а в ней сверток. Сказали дорогу... Там надо пройти вдоль третьего корпуса, повернуть направо... И я пошла. А холод был! Ветер. Снег.
Я еще тогда подумал: вот это образ: заметенные снегом задворки старой больницы, морозный день, на небе ни просвета, все в сером, по сугробам пробирается девушка, в руках у нее пластмассовая медицинская корзина, в каких носят бутылки для капельниц, а в корзине мертвый ребенок... Жуть!
У нас дома было шумно и накурено. Когда Олеся вставала из-за стола, выходила из кухни или потом снова возвращалась, ее белые ноги под легким халатом, казалось, просвечивали до самого верха. Я с замиранием сердца смотрел на это и молил Господа Бога, чтобы, когда уже все напьются и захотят спать, Олеся легла не на высокую постель в комнате сестры, а на полу в зале. И когда водка закончилась и решили больше не ходить в магазин, Мелочь со своей девушкой ушли в комнату к моей сестре и закрылись там, а Олеся и другие пацаны легли спать в зале. Девушка устроилась с самого краю, ближе к выходу.
Ночью я подобрался к ней сзади, поднял халат и... Олеся невозмутимо продолжала спать или сделала вид, что спит. Утром мне было ужасно стыдно посмотреть ей в глаза, но Олеся даже и глазом не повела - мол, не было ничего ночью... я не заметила...

Глава 5. Немного о Касаргах и Аркаиме

Боже мой, что я там прочитал!
Один уважаемый человек спит со своими дочерями, причем и со старшей, и с младшей по очереди. А чего ему? Дочери сами решили, что так им будет лучше. Втроем они жили в пещере, и сказала старшая младшей: отец наш стар, и нет человека на земле, который бы вошел к нам по обычаю всей земли; итак, напоим отца нашего вином и переспим с ним...
Другой святой муж (Авраам) в Египте, где все замечают, что жена его женщина весьма красивая, перепугался, что его побьют и прогонят, и сказал, что Сара его сестра. М-да... А раз так, вельможи побежали к фараону, все рассказали ему, взята она была в дом фараонов... Как это называется по-русски? Сводничество и сутенерство. Причем Бог-то почему-то наказывает за это безобразие не библейского мужа и не его жену, а фараона. Как наказывает, не сказано, но, судя по всему, верховный правитель Египта был не на шутку перепуган. Фараон раскаивается в том, что взял к себе в дом чужую жену, мирно переговорил с Авраамом и отпустил его с женой на все четыре стороны.
А те вовсе и не перестали блудить.
Когда же Сара на старости лет (это в девяносто восемь-то!) понимает, что родить ей сына для Авраама не удастся, она предлагает ему войти к своей служанке Агари... И та забеременела, и родила патриарху сына.
И уж совсем кошмар что творится на улицах Содома!
Тот же Авраам с племянником Лотом привечают и пускают к себе в дом трех путников. Ночью Содомляне, от молодого до старого, весь народ со всего города, окружили дом. И вызвали Лота, и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? Выведи их у нам; мы познаем их...
О чем это?
Отымеют, что ли?
Ужас какой!
И это в Священном писании!
Я с отвращением отложил Библию в сторону. М-да, сложные у меня отношения с Богом. Я чем-то прогневил его и он наказал меня, так, что меня аж на изнанку выворачивало. А я обиделся на него и совершенно не признавал его. Что уж тут говорить отдельно про христианство? Это чересчур детская, какая-то недоразвитая религия. Все в ней построено на страхе. Перед Богом, перед адом... а тут еще эта порнография из жизни ветхозаветных патриархов.
Днем мы отправились на Касарги. Вевлюр заехал за мной на своих "Жигулях". В машине уже сидел Мишалыч.
- Вевлюр, - сказал он, когда мы тронулись в путь, - воткни-ка Шевчука.
- В смысле "включить"? - с улыбкой спросил Вевлюр.
- Ага, давай "Агидель"...
- Может, лучше Высоцкого?
- Нет, "Агидель".
В общем, Мишалыч борзел, и если бы я был здоров, обязательно дал бы ему в морду. Я вообще считаю, что повернись бы моя жизнь по-другому, не было бы этой болезни, костылей, инвалидности, чем бы я занимался? Бухал бы, как и все у нас в деревне, и постоянно бы дрался. Нет, серьезно, бы был драчуном и не спускал бы ни одному наглецу. И уж тем более тотчас же напинал бы под зад Мишалычу. Такая борзотня...
Однажды Вевлюр придумал снимать фильм, короткометражку. На основе своего рассказа наш гений написал киносценарий. Сюжет был такой - журналист попадает в рай и берет интервью у Бога, речь идет о первородном грехе и ссоры Всевышнего с первыми людьми, созданными им.
Вевлюр со своей женой тогда должны были играть Адама и Еву, Мишалыч - журналиста, я - Бога, который ездил в кресло-коляске... Так сколько апломба было у Мишалыча и Арины, его жены, когда сели обсуждать сценарий. Они камня на камне не оставили от работы Вевлюра.
Я сидел и думал: "Какое они имеют право? Они ж ни слова не написали..." А автору сценария, казалось, было все равно. Но я отвлекся.
Мы приехали на Касарги, по какой-то военно-грузинской дороге, через холмы и буераки пробрались на дикий пляж, где не было ни одного человека. Вевлюр похвастал, что у него а бензобаке крышка с цифровым замком, я сказал, что, не зная кода, за несколько минут смогу открыть ее.
- За сколько минут? - спросил Мишалыч.
- За семь.
- Хорошо, время пошло, - и Мишалыч взглянул на свои часы.
Я справился с крышкой меньше чем за четыре минуты.
- Жаль, надо было спорить на деньги... Сейчас бы Вадимка выиграл, - сказал Мишалыч, и они пошли купаться. "Занырнуть", как сказал наш большой друг.
Когда они вернулись, Мишалыч не переставая расхваливал ядреную соль озерной воды.
- Ух, - говорил он, - хорошо искупались. Я аж сразу бабу захотел.
По-моему, он чересчур заносчивый и слишком много внимания уделяет своей жировой прослойке...
Мы поехали в Челябинск, на утро была запланирована большая поездка на Аркаим, а это более четырехсот километров в одну сторону.
Мишалыч давно уже развелся со своей Ариной, а Вевлюр продолжал общаться с ними обоими.
- Как же так? - спросил однажды я. - Это ж как между двух огней...
Вевлюр тогда задумался, некоторое время помолчал, а потом согласился:
- Вот-вот, хуже нет становиться между двумя разведенными супругами. И перед тем, и перед другим будешь оказываться виноватым.
Мы сидели у меня на кухне. Я медленно и аккуратно нарезал лимон; если под ножом попадалась косточка, я выдавливал ее на тарелку. Вевлюру было чудно наблюдать все это. Он привык постоянно бежать, никогда не оглядываться назад и уж тем более нигде не задерживаться. Где уж тут сидеть и спокойно отрезать дольку лимона. Знал бы Вевлюр, насколько мне трудно делать даже такие простые движения, руки буквально отваливались, спина болела, и так у меня было постоянно.
На Аркаим решили ехать с одним из многочисленных друзей Вевлюра Максом О., на его "Ауди".
- На такие расстояния да по хорошим дорогам надо ездить на иномарках, - прокомментировал свой выбор Вевлюр. Макс был так же, как и я, инвалидом первой группы. Неизлечимая, безжалостная болезнь скрутила его, молодого, рослого, сильного, и сделала практически полностью обездвиженным. Макс мог ходить только с костылем и тростью. Ноги волочились по земле, руки обессиленно висели плетьми. "Ауди-100" и двухкомнатная квартира на Российской - все, что осталось у него от некогда безбедной жизни бизнесмена средней руки. По иронии судьбы в свое время парень окончил институт физкультуры, а значит, был сильным и здоровым человеком. Можно даже сказать, что он был симпатичным. И тут такое...
А еще - помните историю про Пистолета? Я рассказывал о том, что во дворе того дома, где я жил в коммунальной квартире, однажды произошла драка - приезжие "старшаки" избивали местных парней. Кто-то из наших крикнул: "Пистолет!" Приезжие испугались, что тут у кого-то есть пистолет, а значит, в них могут стрелять, и влупили пацанам по полной программе. А на самом деле просто у одного из наших была кличка Пистолет и во время боя-драки позвали его... Так вот, Макс тогда был среди приезжих... Вот уж действительно, пути Господние неисповедимы.
Тогда же с нами в путь-дорогу отправились Сева (он частенько ездил с Вевлюром) и Арина, бывшая жена Мишалыча (ее бабушка раньше жила в Бредах, что у Аркаима, и она в детстве часто гостила там и сейчас не против была съездить).

Солнце садилось на западе, а на востоке облака наливались красным.
Только к вечеру мы приехали в Бреды. Я потом долго вспоминал эту "автопробежку". У Вевлюра в романе "Панацея" рассказывается о подобных поездках, и мне кажется, Вевлюр списал их с нашей. Мы двигались большей частью на юг, и солнце светило то с левой, то с правой стороны. Коробка передач у "Ауди" была автоматической, педали всего две - газ и тормоз, и Вевлюр после своей "шестерки" сравнил иномарку с машинкой на автодроме в парке Пушкина.
- Хоть одной рукой управляй, - сказал он. - Вернее - хоть одной ногой...
Мы продолжили весело болтать.
- Не тормози, - выкрикнул я.
- Тормоза придумали трусы, - брякнула Арина прописную истину.
- А трусы придумали "тормоза", - у меня родилась фраза-перевертыш, и все засмеялись. Даже захохотали и хохотали потом всю дорогу.
На одном из полей в ряд стояли "кукурузники".
- О! Летающие "запорожцы", - вырвалось у меня, и все снова захохотали.
В Бредах жили друзья Макса, вернее - один его бывший однокурсник, а тот уже был с целой компанией. Пацаны сели в "девятку", и мы двинулись на Аркаим. В нескольких километрах от райцентра шоссе оказалось полностью разбитым - асфальт внезапно обрывался, и следом шла "щебенка". Мы съехали с нее на степную дорогу и по жухлой траве пустились наперегонки - местные впереди, Вевлюр за ними следом. Скорость была больше сотни.
В Бредах нет озер, люди там купаются в каких-то маленьких карьерах, заросших камышом. Рассказывают, что в них живет вид каких-то неприхотливых зауральских черепах. Однокурсник Макса со своими товарищами подняли того на руки и понесли купаться. Я сидел на берегу, смотрел на него и думал: что страшнее, стать ли инвалидом нежданно-негаданно в расцвете лет, сначала жить полноценной жизни, а потом на раз-два всего лишиться, или быть им, неходячим, изуродованным, больным, с рождения, как я. Судьба Макса или моя собственная судьба.
С одной стороны, конечно, тяжелее оказаться выдернутым из большой нормальной жизни и заброшенным на самое ее дно. Может быть, имея семью, остаться без нее; может быть, быть вынужденным уйти с хорошего места работы, перейти на хлеб и воду, вместо заграничных поездок в страны, где купальный сезон длится круглый год, обрести кресло-коляску и костыли и прогулки не отходя от подъезда или в лучшем случае с провожатым вокруг дома... (Ой, что-то я совсем как Достоевский заговорил, я читал его "Бесов".)
С другой стороны - хуже, когда ты ничего этого не видел и не испытывал и практически с самой колыбели вынужден ходить на костылях.
В первом случае остается только с горечью вспоминать все былое и ни за что теперь не возвратимое. Во втором... а что во втором? Если ты с раннего детства, так ничего и не зная о жизни... Так тебе и вспоминать и грустить не о чем. Ты с молодых ногтей должен бы уже смириться со своей судьбой.

Только приехали на место, поставили палатку и Вевлюр начал читать главы из своего нового романа, как раз те, где речь идет про Аркаим и его придурковатых паломников. Помню один момент: а если в новолуние закопать какашку на горе Шаманке, то к утру из нее вырастет... новогодняя елка. Или - налетел шквальный ветер, и по степи покатились красные яйца разворошенного костра...
Арина вытянула губы и сказала, что лучше этого не читать...

Ночью я лежал в палатке и начал вспоминать.
Свою жизнь в "коммуналке" на Цвиллинга я вообще помню обрывками. Квартира наша состояла из четырех комнат плюс еще одну присоединили от квартиры в соседнем подъезде, пробив туда проход с нашей стороны и заделав с противоположной. В этой комнате жили Гело с матерью и отчимом, Сашей Кошем, потом у них еще родился маленький Сашка. Моя комната располагалась рядом, мать и сестра мои жили в зале, окна которого выходили на другую сторону (то есть если мое во двор, то у них - на улицу). Еще две комнаты в разное время принадлежали разным людям (в одной из них жила старуха С., которая сильно пила, не просыхала, которая и умерла после очередного страшного запоя; жили там пенсионеры, муж с женой, у деда был мотоцикл "Урал" и самый засранный в округе железный гараж - за ним устроили настоящий общественный туалет), но эти люди, мои бывшие соседи, не имеют никакого отношения к рассказу, поэтому я толком-то и не вспоминаю о них. В конце концов, пока нас не расселили, обе комнаты принадлежали семье П. - мужу, жене и их дочери, с которой я часто играл.
Целыми днями я торчал в окно и смотрел за всем, что происходит во дворе. Утром маленький Вевлюр шел в школу и махал мне рукой, днем он возвращался домой и иногда заходил ко мне. Так и завязалось наше знакомство, хотя, конечно, Вевлюр больше дружил с Гело (они были ровесниками).
Шли годы. У моих знакомых девочек из нашего дома округлилась грудь и они превращались в очень даже привлекательных девушек. В моем подъезде жила одноклассница Вевлюра, по которой все сходили с ума. Она иногда заходила в гости к моей сестре, и я сначала очень стеснялся ее. Я даже прикрепил к жердинке карманное зеркало и выставлял его в окно, чтобы смотреть, как эта девушка с подругами сидит у нашего подъезда, чтобы меня самого не было видно.
Потом мы с ней подружились, стали обмениваться книгами... У нее рано появились взрослые знакомые парни, она умерла (трагически погибла), когда ей еще не было 25. Вдвоем с другом они закрылись в гараже, в машине, и задохнулись угарным газом при работающем двигателе.
В "коммуналке" я получил свой первый сексуальный опыт. Не скажу, что это оказалось приятно... В "коммуналку" ко мне приходили свидетели Иеговы, баптисты, мормоны, которых Вевлюр встретил где-то на улицах и почему-то решил, что они мне интересны... В "коммуналку" ко мне приходил Дима-Агни-йог, и я серьезно занялся изучением этого вероучения... В конце концов, к нам в "коммуналку" на второй этаж Гело однажды закатил свой "Чезет" и занялся его ремонтом у себя в комнате.
- Спорим, что сигаретой нельзя поджечь бензин, - неожиданно сказал Гело.
- Как это нельзя? - удивился я. - Во всех фильмах поджигают...
- Вот то-то. В фильмах... А на самом деле нельзя. Хочешь, проверим?
Я хотел замахать руками, но Гело уже сделал последнюю затяжку. Взял сигарету и сунул ее в миску с бензином, в котором промывал детали. Ничего не произошло, окурок потух.
- Бензин поджигается только открытым огнем, спичкой, зажигалкой... - объяснил Гело. - А тут сигарета. Так что фуфло все эти фильмы!
...В "коммуналке" я целыми днями мечтал писать музыку. Нет, не так, как это делают композиторы. Для этого у меня не было ни таланта, ни умения. Я хотел писать музыку на компьютере, с помощью специальных программ...

Утром решили подняться на гору Шаманка. Вевлюр сказал, что на ее вершине можно попросить у бога ума. Так полагают паломники Аркаима, многотысячная разношерстная паства, собирающаяся к арийскому протогороду камлать, выпрашивать себе и своим близким благополучие, здоровья, денег, удачи... Вевлюр решил, что нам хватит одного ума.
После завтрака мы отправились к Шаманке и приготовились к подъему. Вевлюр посадил на спину Макса (они были примерно одного роста и комплекции), Сева на правах младшего - меня, хотя по весу я был для него словно щенок. Арина взяла мои и Максовы костыли. Через несколько минут оказались на вершине.
Солнце уже было высоко. Я спросил, где тут сам Аркаим. Укрепленное поселение эпохи бронзы. Вевелюр показал на какие-то сарайки далеко в степи. Вот тебе и пуп Земли, подумал я.
После нас с Максом оттащили к нашей палатке, а те, кто был ходячим, отправились еще на гору Любви. После развода с Мишалычем для Арина это был целый ритуал - ездить по "местам силы" и выпрашивать для себя нового избранника, с которым потом бы она создала крепкую счастливую семью. Насколько я знаю, в этом Арина вполне преуспела. Только неизвестно, насколько в этом ей помог Аркаим и его древние боги.
Макс тоже просился на гору Любви, но Вевлюр сказал, что туда ему его просто не затащить - подъем слишком крутой. И они ушли, а мы остались.

Соседи у нас оказались весьма своеобразные. Молодежь. Всю ночь они пьянствовали, орали под гитару песни, а потом весь день спали. По дорожке к им подошли двое местных - из соседней деревни. Подсели к костерку, сначала разговаривали мирно, потом начали кричать, кто-то из наших соседей набил морды местным. Те ушли, но обещали вернуться. И тогда Вевелюр решил собираться. "Сейчас тут будет бойня", - объяснил он, мы быстро зашевелились. Хотя по лицу Вевлюра не было видно, чтобы он на самом деле испугался. По-моему, он просто торопился в Бреды к другу Макса, чтобы поскорее поставить машину на прикол и выпить..
Хозяин, Максов друг, у которого мы гостили в Бредах (назовем его Николаем, хотя в моем рассказе он с таким же успехом мог бы быть и Петром, и Игорем) после нескольких выпитых рюмок отозвал Вевлюра в сторону (кажется, они вышли перекурить) и сказал:
- Макс такой золотой человек, его все любили в институте... Поэтому и ты поехал с ним, что он такой золотой...
Вевлюр тогда ничего не ответил, только согласно кивнул, лишь бы отвязаться от собеседника. А я считаю, что дело не в том, какой якобы золотой один человек, объект внимания, и даже не в том, какой хороший и прилежный другой человек, субъект внимания, согласившийся помочь первому... Дело в том, что в определенный момент они встретились, понадобились друг другу и решили отправиться в совместную поездку. На Касарги с Мишалычем мы поехали, потому что ему и Вевлюру захотелось искупаться. На Аркаим мы мотанулись, потому что каждому из нас было что-то нужно в этой поездке.
Я помню, что в поездке Сева очень часто ленился, не хотел устанавливать палатку, не хотел колоть дрова... И Вевлюр на правах старшего постоянно гонял его, а тот говорил, что Вевлюр сам ничего не делает. На что Арина сказала:
- Ну как же, Сева, он ведь привез нас сюда. Это тоже труд.
- Ага, труд! Две педали. Как на аттракционе.
Значит, в тот момент, мне нужна была такая поездка.

Я вспомнил еще один эпизод.
16 октября... Я родился 16 октября. Однажды (это было как раз на мое 35-летие) у меня собрались все мои друзья, старые и новые. Пришел Вевелюр со своей женой, подарил 500 рублей (на них, собственно, мы и бухнули). Был Ахаб со своей, заглянул Гело со своей новой. Особо мне нравилось, что было много молодых девчонок и пацаны, так называемого, "нового созыва" - Секс, Мелочь... В подарок мне надули три шарика - один красный продолговатый и два круглых, синий и зеленый. Весь этот фаллический символ привязали к люстре над столом, так и сели - поглощать магазинные пельмени и пить водку. Шутки, смех, хохот...
Я знал, что скоро, очень скоро состоится еще одно общее собрание моих друзей, посиделка, на которой не будет ни шаров, ни веселья.

Глава 6. Первая авария

Анекдот в тему: на перекрестке "Запорожец" на скорости въезжает в жопу "Мерседесу". Из него выходит новый русский - малиновый пиджак, золотая цепь на шее, на пальцах - перстни", - и спрашивает: "Слушай, мужик, а как ты без меня останавливаешься?"

Мальчика мы купили в мае. Мужик, который продавал его через объявление в газете, назначил цену: две тысячи рублей. Я даже спорить не стал, мы с ним созвонились, договорились, что вечером мы приедем к нему.
С кем ехать. Конечно, с Вевлюром - он только что права получил.
Приехали, посмотрели машину. А "Запорожец" с ручным управлением: в ногах всего одна педаль - сцепление, тормоз вынесен рукоятью под правую руку, надо тормозить, отталкивая палку от себя, а "газ", словно джойстик у компьютера, располагался на руле. Две маленькие педальки, на которые надо давить большими пальцами рук. Словом, тот же Spectrum ZX, только на колесах.
Мужик, продававший этот хлам, прокатил нас вокруг квартала. "Запорожец" чихал, кашлял, дергался, но послушно двигался по траектории, которую ему задавали. А мужик все нахваливал и нахваливал свой драндулет.
- Вот, - сказал дядька в конце, - тут и таблички есть: "Инвалид за рулем"...
Потом Вевлюр сам сел за руль, подергал рукоять тормоза, отжал сцепление, завел машину...
- Поехали, - сказал он.
- Точно не надо довезти до дома? - поинтересовался продавец, а у самого в глазах было написано: поскорее бы с глаз долой, из сердца вон.
- Нет, сами справимся, - заверил Вевлюр.
Всю дорогу мы ржали, как сумасшедшие. Иначе на моем новом приобретение невозможно было ездить. Ладно, что снаружи он обычный "запор" М968, не "ушастый", но такой же, как он. Внутри ты сидишь, словно в потоке турбулентности - все вокруг ревет, гремит "Запор", как Конек-горбунок, стремится все время ускакать из-под тебя. Не то, чтобы табуретка с мотором, как говорят про особо удачные разработки отечественного автопрома, совершенно иное ощущение - дырявый железный таз на квадратных колесах. Как говорят в народе, не "Москвич" я и не "Opel" - у меня моторчик в попе.
Словом, доехали мы, а это через полгорода, с ветерком. Хоть и натерпелись страха, но насмеялись от души. Дома нас уже ждала Нюша, бывшая жена Гело, и другие. Все выскочили на улицу, стали кружит вокруг "Запорожца", дергать и щипать его со всех сторон.
Кому-то понравился кожаный салон автомобиля... Ха-ха. Кому-то - бешеный рык моего неукротимого "зверя". Но все сошлись в одном - покупка сделана вовремя, и каждому из нас она будет полезна. Особенно порадовалась Нюша: после развода с Гело, его мать выплатила ей на содержание ребенка некоторую "контрибуцию", деньги у Нюши водились, и она решила заняться коммерцией - покупала черт знает где по оптовым ценам продукты питания типа макарон, тушенки, кукурузы в баночках и томатной пасты и все это продавала на рынке. Продукты хранила, конечно, у меня. Где ж еще? По утрам ей приходилось таскать их на рынок со своим новым мужем в сумках. А как еще? И вдруг такая удача - у меня появилась машина...
"Запорожец" мы поставили на ночь у меня под окнами. Утром пришел Вевлюр, мы забили все заднее сиденье коробками с банками и пакетами, я еле-еле поместился рядом с ними, сели и поехали. Но наша экскурсия едва не окончилась уже в конце квартала. Дорога там шла под горку. На светофоре впереди стояли машины. Вевлюр начал тормозить, дерг-дерг эту длинную рукоятку, а тормозной жидкости-то в машине нееет. Мы-то с вечера и не подумали проверить такую незначительную деталь.
Вевлюр начал мотать руль из стороны в сторону, пытаясь хоть немного сбросить скорость таким образом. Куда там! Этот прием хорош, когда ты на велосипеде, а тут маленький, грозный "самосвал". Сидя на заднем сиденье, я боялся, что какая-нибудь коробка с североатлантической килькой в масле или китайской тушенкой "Великая стена" повалится на меня и раздавит, словно комара.
А нас неумолимо несло вниз по улице, прямо в задницу синей "семерки". Две ее пассажирки - мать и дочь - увидели нас и с ужасом уставились в заднее окно. Тюк, мы игриво подтолкнули "семерку" и остановились.
Вевлюр выбрался из "Запорожца", а мужик из "семерки" уже стоял между машинами, чесал репу и рассматривал место, где они "поцеловались". Вот так-так, думал я, не успели выехать и все... Что же теперь будет?
- Мне ничего, - неожиданно сказал мужик. - Поехали?
Вевлюр опешил, посмотрел на место столкновение, и оказалось, что пострадал только наш "Запорожец" - у него был помят бампер. А "семерка" совершенно не пострадала - мы въехали ей в фаркоп.
- Конечно, поехали, - обрадовался Вевлюр и поспешил в машину. Позднее Нюша рассказывала: "А я ведь тогда сидела и думала: и куда я теперь с продуктами? Этих ладно заберут в милицию, а мне... Мне-то куда?"

Тормоза придумали трусы, - гласит народная мудрость. "А трусы придумали "тормоза"", - добавляю я.
На Мальчике ездили все, кому не лень. Серый, Женя, Мелкий, Вовка, я сам... И каждый из пацанов считал: чем больше вреда он нанесет "Запорожцу", тем будет лучше. Особой забавой считалось на скорости въехать на машине в лужу поглубже и "посочнее", а потом еще носиться вокруг "Запора" и забрасывать его грязью, с головы до ног. Если у кого-нибудь в этот момент под рукой оказывалось ведро - песец! Пацаны устраивали драку за ведро. В общем, так или иначе выбирался из лужи по уши в грязи, и уже сложно было понять, какого он цвета.
После этой экзекуции Мальчика везли куда-нибудь на "помойку", и хорошо, если это было у колонки и где-нибудь у глубокого водоема. Если у пацанов была уверенность, что "Запор" не утонет окончательно, они загоняли его в воду, счищали грязь, и на берег Мальчик выползал белый и блестящий.
А я смотрел на все это (иногда со стороны, иногда изнутри "Запорожца"), и мне было радостно. Я не лукавлю: меня радовало, что нам всем было весело. И не стоит забывать, что Мальчик - это всего лишь железяка, металлическая "консервная банка", с рулем, коробкой передач и на колесах. Дорожная "погремушка", хотя и с такой большой душой и добрым характером. Он ведь, по сути, у нас ни разу не сломался. Его били, ломали, крушили, а он сам по себе ни разу ни-ни. Это потом у меня был один 412-ый "Москвич", а потом, кажется, второй такой же, так с ними мы с Сексенбаем хлебнули горя. Эти "Ижи" глохли и ломались везде и всюду. Сколько раз приходилось возвращаться домой "на веревке" или еще хуже - оставлять "Москвич" где-нибудь на задворках нашего мегаполиса и ночь-полночь переться домой на своих двоих, вернее - нам вдвоем с Сексенбаем на его двоих... Ах, ну да, я отвлекся! С Мальчиком ничего подобного не было. Он с покорностью киргизского ослика сносил все побои, урчал, скреб землю копытом, но никогда не ломался.
Сам.
Однажды Серый на скорости врезался на Мальчике в березу, крышка багажника была безнадежна искорежена. Ее пришлось выкинуть и искать новую. А новой белого цвета нигде не оказалось, удалось купить только красную. Мы установили ее, и теперь белый Мальчик ездил словно с красной головкой.
- Самец, - захохотал Вевлюр, увидев его после ремонта. - Настоящий самец!
Потом у Мальчика разлетелся подшипник на заднем колесе, только тронешься с места, и шарики начинали греметь, летая по "барабану". Создавалось впечатление, будто это не маленький пузатый "Запор" сдает задом со двора, а могучий "Ми-8" с полной боезагрузкой готовится к старту с вертолетной площадки. Вевлюр предлагал сделать из жести винтовые лопасти и установить их на крыше Мальчика.
- Тогда, - говорил Вевлюр, - люди будут не только слышать, но и видеть - самолет я, а не "Opel", у меня моторчик в попе.
Лопасти, конечно, мы никакие не сделали, а Серый всегда так "насильно" рулил на "Запоре", что однажды отломал что-то там в управлении и "баранка" с тех пор сама по себе записывала круги вместе со "штангой". Для тех, кто садился за руль, создавалось полное ощущение - ты управляешь боевым вертолетом. Причем не только штурвал в руках "пилота" ходил ходуном, не только ревело так, что иногда закладывало уши... Этого добра хватает и на компьютерных симуляторах. Но было и еще одно, что пока не под силу воссоздать "хай тэку" - ямы и колдобины.
Менты на дорогах нас никогда не останавливали. Вероятно, брезговали, считали ниже своего достоинства связываться с белым "Запором".

Обычно мы с Вевлюром любили выезжать в березовые перелески за плотину и гонять на Мальчике там. Вевлюр поэтично говорил:
- Блядь, у меня мечта положить Мальчика костьми где-нибудь здесь, на запутанных лесных дорогах. И когда у него уже колеса отпадут, пусть лежит себе на одном из этих поворотов...
Самую наезжую из лесных дорожек в тех местах называют Тропой любви. Обычно горожане, у кого есть хорошие автомобили, выезжают с подругами среди рабочего дня сюда. Машины ставят поодаль от Тропы и закрываются там. Романтика, лямур, птички поют... А тут мы на своем ревущем вездеходе. Представляю, как офигивали любовники в дорогих иномарках и современных "ВАЗах".
Однажды я сам попросился за руль. Вевлюр пересел на пассажирское сиденье, я встал на колени на водительское. Двигатель был заведен. Я упер костыль в живот и отжал педаль сцепление, включил первую передачу, чуть прибавил "газку" и тронулся.
Управлять таким агрегатом было не так уж и трудно: газуй большими пальцами рук да рули. Вевлюр был рядом - если что, успел бы затормозить. На радостях, что я сам веду машину, я так разогнался! И совершенно не обращал внимания на кочки и колдобины на дороге. Собака Вевлюра - маленький миттельшнауцер Смолли - не могла удержаться на лапах, и ее бросало из стороны в сторону на заднем сиденье. Наверное, всю обшивку ободрала мне когтями...
Когда мы остановились, Вевлюр уважительно покивал головой.
- Молодец. Семьдесят даже ехал, - сказал он. Хотя пацаны разгоняли Мальчика до ста тридцати.

Через несколько дней я сидел один дома. Было тепло и солнечно, я нараспашку открыл окно, лег на подоконнике и смотрел на прохожих на площади, расположенной за драматическим театром. Собственно, это даже и не площадь была, а площадка, парковка для автомобилей, разделяющая задворки драмтеатра и городской парк. Прямо у меня под окном стоял Мальчик, а на другой стороне площади-площадки стоял киоск на колесах, где торговали пивом, "газировкой" и сигаретами.
И вдруг мне так сильно захотелось курить. Просто полежать на подоконнике, сделать пару затяжек, так, чтобы немного закружилась голова. Хорошо. Но как сходить за сигаретами? Это ж неразрешимая задача. До киоска метров сорок-пятьдесят, мне такое расстояние и в жизнь не пройти! А на что у меня машина?
Я взял ключи от Мальчика, вышел из дома, завел и прогрел двигатель, хотя жарким летним днем этого можно было и не делать. Затем отжал сцепление выше описанным способом и тронулся через площадь к киоску. Мужики, которые и стояли и курили возле него, просто челюсти отвалились, когда к ним подъехал "Запорожец" без водителя (меня не было видно из-за руля) и из него выбралось такое существо, как я. Ростом с восьмилетнего мальчика и на костылях.
Я невозмутимо прошел к киоску, стал под окошечком и прокричал в него:
- "Бонд" синий, пожалуйста.
Мне не ответили - продавщица, вероятно, не услышала мой щенячий писк. Тогда я обошел вокруг киоска на колесах и постучал в дверь с другой стороны.
- Пачку сигарет мне...
Щелкнула задвижка, дверь открылась.
- Ой! - вырвалось у продавщицы, когда она увидела меня. - А я думала: кто это там кричит? Извините, вас там не было видно...
- Ерунда, - я подал ей деньги, уточнил, какие именно сигареты мне нужны, а потом сел в Мальчика и уехал.

Когда уже на долгие недели небо затянуло сентябрьскими тучами, лили дожди и на улицу не убегали даже мои коты, я подал объявление в газету о продаже "Запорожца", цену назначил - две тысячи триста рублей.
- Офигеть! - говорили все. - Купил в мае за две тысячи и практически новый, а продаешь через три месяца на триста рублей дороже и "балалайку"... Где ж это видано! Не продать...
"Вот и хорошо, - думал я. - Не продать - так не продать. Останется Мальчик у меня, кое-как перезимует под окном, а весной снова его "отшаманим" и будем гонять". Уже вернулась моя сестра (то есть закончились мои каникулы). В Мальчика она не желала садиться, даже проходя на улице мимо, надменно поглядывала и едва сдерживала смех. Но смех не такой развеселый и озорной, как был у нас, когда мы ездили на "Запоре", а другой, высокомерный и саркастический.
Первым и последним человеком, который откликнулся на мое объявление, был широкоплечий дядька средних лет в кожаной куртке и с огромными золотыми перстнями на пальцах. Он приехал на большом белом "Мерседесе", припарковался около моего Мальчика, и один был похож на огромного индийского слона, а второй - на Конька-Горбунка.
Моя цена нисколько не смутила покупателя. Он отсчитал мне деньги, прицепил Мальчика на жесткую связку к своему "мерсу" и укатил вместе с ним. Никаких документов на "Запорожец" ему не надо было, когда я напомнил о них, дядька взял их не глядя и сунул к себе в барсетку. Я успел только спросить у него:
- А на что вам такая машина?
- Сыну отдам. Пусть ездит на ней на даче.

Глава 7. Короткие воспоминания

Серый, Серега, Сергей - мой племянник. Он погиб то ли поздней весной, то ли летом 2004 года, то есть за несколько месяцев до моей кончины. Смерть Сергея была шальной и глупой. Они с парнями стояли у своего подъезда на Северо-Востоке. Мимо проходил один мужик. Бывший уголовник, бандит какой-то. Слово-за-слово, молодежь с ним поссорилась. Вроде бы даже кто-то из молодых набил ему морду. Мужик обиделся, побежал к себе домой, взял ружье и начал палить по толпе. Первая пуля попала Сергею в позвоночник. Племянника моего доставили в больницу, он был уже в коме и, не приходя в сознание, умер через два или три дня.
Сергею тогда было чуть за двадцать. Я всегда думал, что он станет моим наследником: и квартира достанется ему, и машина, и компьютер...

Мечты сбываются. Мы с сестрой все-таки разменяли нашу квартиру, и у меня появилась своя, однокомнатная на краю Северо-Запада. Окна ее выходили на юг и прямо на школьный двор, но мне уже было очень трудно самостоятельно перебираться через высокий порог и выходить на балкон. То есть в окна било жаркое солнце, с улицы долетали радостные детские голоса, а я лежал лежнем на продавленном старом диване и не мог насладиться всем этим.
Потом я в конце концов скопил деньги и купил себе Макинтош. Но у меня не было сил сидеть перед ним на стуле - мышцы спины совершенно атрофировались за годы болезни и безделья. Я мог работать на компьютере только лежа, и то уже через несколько минут становилось больно, я переворачивался на спину и отключал Макинтош. Кому он достался после моей смерти? А бог его знает.
Мечты сбываются. Я хотел, чтобы никто не мешал собираться у меня шумным компаниям. Я хотел веселиться с друзьями. Может быть, иногда выпивать с ними... Но когда все это стало возможным, для меня этого оказалось чересчур много. Меня начали злить друзья, их постоянное присутствие в квартире везде и всюду.

Это сейчас "Феликс" - корм для кошек и его рекламирует на всех щитах вдоль дорог придурковатый белый кот с черными пятнами. А тогда Феликс было имя главного чекиста Советского Союза.
Был еще такой случай. Я всеми правдами и неправдами старался заработать хоть какую-нибудь копеечку. Пенсии инвалида даже первой группы ни на что не хватало. Поэтому-то я и работал то диспетчером в проститутских конторах (это было особо денежно), то диспетчером по продажам того или сего... А однажды в РФ приняли закон, по которому начали освобождать от налогов фирмы, в которых руководителями были лица с ограниченными физическими возможностями. И тогда у меня на пороге появились двое молодых мужчин 25-30 лет. Один был рыжий с длинными волосами, второй - черный, стриженый. Особенно распинался рыжий (черный "бобрик" по большей части молчал и только надувал щеки), рассказывал, какое они дело поднимут, какой доход будут иметь, как и насколько благодаря мне уйдут от налогов и сколько за это будут платить мне.
Деньги, которые они предложили, вполне меня устраивали. А чего там, почему бы не заработать на своей инвалидности? Я как раз накануне открыл свое ЧП, вернее - ИПБОЮЛ, и теперь, не задумываясь, вручил двум коммерсантам, которых видел буквально первый раз в жизни, свои регистрационные документы.
- Ладно еще не отдал им свой паспорт, - проворчал Вевлюр, когда узнал об этой истории, а прошло уже несколько месяцев и мои "коммерсанты" бесследно исчезли.
- Да они и не спрашивали про паспорт...
Вевлюр только руками развел.
- Что хоть делать они собирались? - спросил он. - Какое дело?
- Торговать чем-то хотели...
- Пиздец, посадят тебя, Вадимка, - сказал Вевлюр. - Сейчас эти деятели такое "дело" сварганят по твоим документам, что сам удивляться будешь, когда тебя придут арестовывать... Ты хоть фамилии их знаешь?
- Нет.
Вевлюр отупевающе уставился на меня.
- Пиздец! Вот совсем пиздец...
И как раз для таких безвыходных ситуаций и существуют такие друзья, как Феликс. Я гостил тогда у Серого на Северо-Востоке, как раз собирался домой, но еще не уехал, когда туда заявились Вевлюр с другим молодым человеком его же возраста.
- Феликс, - представился он.
"Имя совсем как у Дзержинского", - тогда еще подумал я. А молодой человек внимательно расспросил меня во всех подробностях о визитерах, которым я отдал свои чепешные документы, потом отвез-таки меня домой, потому что они с Вевлюром были на машине. А спустя пару дней ко мне явились рыжий и чернявый и вернули свидетельство и другое, что я им отдавал.
- Не получилось. Ничего не получилось, - сказали они.

Глава 8. Соня: любовь и смерть

Я не помню день и час, когда она появилась у меня в квартире. У Мелкого была подруга, и они приходили ко мне, как в дом свиданий. Для этих целей даже аккуратно выломали замок на двери в комнату сестры и уединялись там. Соня дружила с "тёлкой" Мелкого, но Соня - совсем другое дело.
Она прошла ко мне в комнату, прочитала названия книг на книжной полке... Карлос Кастанеда, Блаватская, "Диагностика кармы", "Мастер и Маргарита"... Спросила, действительно ли я все это читаю. Я ответил, что - да, я все это читаю и читал бы еще больше, но не хватает денег на новые книги. И так уже знакомые мужики на книжном "развале" на Советской, которые видят, как я постоянно езжу к их лоткам на своем веломобиле, согласились менять мне "талмуды", прочитанные мною, на другие. Так я прочитал всего Лазарева, Ричарда Баха, Николая и Елену Рерихов и много еще чего. А вот девятитомник Кастанеды пришлось выкупить целиком; я прочел его, конечно, на одном дыхании, но теперь не знаю, что мне делать с этими книгами. Сотни страниц. Толстые переплеты... После моей смерти Вевлюр хотел забрать себе все девять томов и прочесть их наконец-то (не знаю, читал ли наш поэт что-нибудь из Кастанеды...), но Васька как раз перед моими поминками обоссал и "Путешествие в Икстлан", и "Сказку о силе". От книг ужасно воняло, и Вевлюра обрадовался, что Кастанеду сначала попросил почитать Сексенбай, он взял все тома, а потом уже они не встречались.

...В одиннадцать утра начинали работать аттракционы в городском парке. "Американские горки" ревели так, как будто у меня под окнами готовилась к взлету межконтинентальная баллистическая ракета. Чуть далее по аллеи располагался аттракцион, который вполне можно назвать "Лифт": на открытых сиденьях людей поднимали вверх по стальной опоре на высоту метров двадцать, а потом то бросали вниз и останавливали на половине пути, то опускали резкими толчками, и от этого люди, а особенно девки, весело и озорно кричали.
На другой оконечности парка стояла телевышка, высота которой, если верить "Путеводителю по центру города Ч." одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, который у меня хранился среди книжек на полке, составляла сто восемнадцать метров. Я примерно подсчитал, что если вышке вдруг надумается рухнуть и рухнуть именно в сторону моего дома, то самое ее острие врежется прямо в окно моей кухни... Такие вот теоретические расчеты.

...После одного разговора с Вевлюром я записал в дневнике: "Смерть - это рентгеновский аппарат для всей твоей жизни. После смерти ты можешь просветить каждый день, каждый свой вздох, можешь заглянуть в каждый уголок своей жизни, для тебя больше нет тайн; наоборот, ты познаешь новый смысл своего прежнего существования". А разговор у нас был о следующем.
Накануне в октябре умер лучший друг Вевлюра Юра Б. Перед смертью он тяжело болел, целыми днями практически лежал дома, а если находил силы, просился куда-нибудь выехать с Вевлюром за город и ставил с ним машину в гараж, а потом на расстоянии в несколько остановок прогуливались пешком до конечной остановки трамвая. Дорога у них проходила по старой аллее, на которой росли могучие посеревшие тополя, которым, как это говорится в народной присказке, сто лет в обед. Теперь этой аллеи уже нет, и вообще бывшая тупиковая улица стала теперь проезжей с двумя полосами в каждом направлении, и трамвайное кольцо, вероятно, вскорости, "разорвут" и трамвайные пути будут проложены дальше.
А тогда тут были глушь и тупик, хотя, считай, все это располагалось в относительном центре города. Вевлюр и Юра шли пешком из гаражного кооператива, успевали выкурить по несколько сигарет, доходили до конечной остановки, а потом каждый уезжал в своем направлении.
И Вевлюр рассказывал, что когда Юры не стало, он шел один по этой аллее и про себя подумал: "Юрка, если ты слышишь, то есть если действительно существует загробная жизнь, дай знать, дай мне какой-нибудь знак..."
- И в этот самый момент, - рассказывал Вевлюр, - где-то высоко на тополе прокаркал ворон...
Я молчал.
- Ты понял? - спросил нетерпеливо Вевлюр.
- Да, - сказал я, - трудно с того света пробиться к нам...
И тогда мы договорились, что тот, кто первый из нас отдаст концы, должен будет "пробиться" к другому, живущему, и особыми знаками, понятными нам обоим, дать знать: загробный мир есть, жизнь там продолжается... Впрочем, когда я перешагнул грань между жизнью и смертью, я так и не удосужился пообщаться со своим другом и передать ему хоть какую-нибудь весточку.
Вевлюр потом шутил (и, кстати, попадал в самую точку):
- Да замотался там Вадимка, забегался, забыл про наш договор...
Сначала действительно так и было, а потом я понял, что совершенно незачем разрушать границы между нашим миром (тем миром, где я сейчас) и тем, где я был при жизни. Ничего хорошего из этой задумки не получится. Все должно находиться в своих пределах и только в своих пределах.

...Мы сидели с Соней и разговаривали допоздна, уже за окном в парке перестали работать аттракционы (обычно это происходит в одиннадцать вечера). Сначала Соня рассказывала о своей семье - родителях, старшем брате, о ком-то из двоюродных братьев и сестер, - потом переключилось на своих друзей и подруг. "Какие они у нее все здоровские, - думал я. - Как она их любит!" В первый наш вечер ни слова не было сказано про Софьиного парня (хотя о нем-то и надо было бы поговорить в первую очередь), я сидел, слушал ее и, казалось, будто пил теплые вечерние сливки, как это бывало у нас в деревне.
Еще я тогда подумал, что мы с Соней были бы хорошей парой, если бы... Если бы я был здоров.

...Свое самоубийство я начал готовить издалека и планомерно. Сначала вообще хотелось устроить большую попойку с девушками, шутками и смехом. Чтобы все веселились и не знали - это мой последний день, фактически поминки, только поминки наоборот, поминки, которые предшествуют смерти. Я представлял, как это все будет разыграно... Потом я решил уйти тихо и незаметно. В своей "Энциклопедии лекарственных средств" я вычитал о том, что если препарат ..., который, не вызывая никаких подозрений, можно купить в любой аптеке, развести его в растворе ... кислоты, получится первоклассный яд, действующий сильнее крысиного. Я сделал все, как и было описано в энциклопедии, оставил на всякий случай открытым свое окно, чтобы в случае моего летального исхода в квартиру не надо было ломать входную дверь, оставил предсмертную записку и принял свою дозу из заготовленного пузырька.
Возможно, яд и подействовал, но недостаточно убедительно и уж совсем не так, как я ожидал. Я спал около десяти или двенадцати часов. За это время Серый и Мелкий устроили в квартире большую попойку и, не решившись разбудить меня, собрались и разъехались по домам. Я проснулся - всюду пустые бутылки, окурки, а никого нет... Таково было мое возвращение к земной жизни.

...Было время, когда я много и регулярно занимался спортом, даже турничок сделал, он крепился на дверной проем на высоту сантиметров семьдесят. Я подбирался под него, повисал, так, чтобы ноги фактически лежали на полу и таким образом мог потянуться несколько раз. Еще у меня были маленькие гантельки... Но как только я переставал делать упражнения, мышцы спины и рук быстро снова ослабевали и мне было трудно даже переворачиваться, лежа на диване.
Я не знаю, что ее привлекало во мне. Может быть, то, что я не бросился сразу лапать ее, как сделал бы любой из ее сверстников. Может быть, то, что нас объединяло на тот момент - "оторванность от жизни" со всеми ее земными проявлениями, мы с ней, каждый по своей причине, сидели словно на чемоданах и были готовы в любой момент отправиться в путь.

...Она приходила ко мне каждый день, почти каждый день. Мы подолгу разговаривали о том, о сем. Спустя некоторое время Соня рассказала мне о своем друге, о главной трагедии своей жизни. Его звали Игорь, он был внутривенным наркоманом, она его сильно любила, если в данном случае уместны такие усиления, как "сильно", "очень"... Она его просто любила. Именно так, как любят, когда готовы отдать все ради любимого, в данном случае - ради спасения любимого.
- Ты когда-нибудь кого-нибудь любил? - спросила у меня Соня. Я задумался. Наверное - да, любил. Тогда, в больнице, ту девушку, с которой мы раздевались. Я рассказал Соне эту старую историю. Соня слушала внимательно и молча. Ее необычайно живые и проникновенные черные глаза, казалось, заглядывала мне в самую душу. Мне не пришлось долго объяснять ей, какие чувства я испытывал к той девушке - когда ты любишь сам (это я про Соню), тебе проще простого понять другого человека. Когда я закончил, девушка поднялась и, видимо, решила переменить тему.
- Что это у тебя? - Соня указала на засушенный мухомор, лежащий в открытом ящике моего стола рядом с инструментами, записными книжками и прочим хламом.
- Мухомор, - просто ответил я.
- Зачем это тебе?
Я вспомнил, как мы с Гело ездили на машине в лес. Там не было грибов, хотя приятно пахло гнилой опавшей листвой. Я немного проковылял от машины и нашел этот мухомор. Я помню, как Гело еще посмеялся надо мной, когда я принес и положил этот гриб на заднюю полку в "пятерке".
- Ты что это, решил отравиться? - шутя, спросил он. Люба тогда застенчиво промолчала, а я привез мухомор домой и действительно собирался съесть его. Известно, что викинги перед боем съедали пару-тройку таких грибов; это придавало им силы, дури и всего другого, что необходимо воину. Я долго думал, как мне употребить эту дрянь. Съесть сырым или... Вевлюр посоветовал сварить его в молоке и потом все это выхлебать. Не знаю, где это только вычитал. Но я не поступил не так, не эдак и не по-другому. Раз уж я не съел мухомор сразу, когда привез из леса, так он и засох у меня лежа в ящике... Нет, я бы, конечно, без страха проглотил его и с головой бы окунулся в омут галлюцинаций, которые бывают после приема мухоморов, но меня серьезно смущало одно обстоятельство - а если я проснусь и будет хуже, если я не умру, а останусь приговоренным к жизни, только режим, продолжая размышления в тюремном стиле, на этот раз будет ужесточен. Отсохнет нога, например, или вытечет глаз... Кто его знает, как действуют вещества, содержащиеся в мухоморах, на человеческий человек. Лично я не встречал ни одного индивида, который бы потреблял мухоморы...
- Ты хотел это съесть? - спросила Соня, и я удивился, насколько мы с ней понимали друг друга без слов... Доза у Игоря была такая, с которой уже не "слазят" - один грамм героина в сутки. Это практически смертельная доза, и было непонятно, как он еще продолжал жить. Игоря положили в наркодиспансер, парень был уже практически неходячим.
- Он тебя любит? - спросил я и тут же пожалел об этом: вопрос был глупый и неуместный: если ты кого-нибудь любишь, не все ли равно, любит ли он тебя?
- Ты хотел покончить жизнь самоубийством? - неожиданно спросила Соня (это вместо ответа на мой вопрос). - Я тоже, - девушка закатала рукав на одной руке и показала ее мне. Боже мой! Рука была вся "исчеркана" глубокими порезами, теперь зажившими, превратившими в огрубевшие шрамы и от этого казавшиеся еще более ужасными.

В тот день Соня ушла раньше обычного - часов в шесть вечера. Серый, Мелкий и несколько других пацанов решили сходить в больницу к Игорю (он был общим их другом), и Соня отправилась вместе с ними. Мы попрощались у меня в прихожей, вышли из подъезда, обошли вокруг дома, а тут снова я - торчу из окна. Компания подошла ко мне; постояли, покурили.
- Ну, мы пойдем, - то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала Соня.
- Счастливо, - сказал я. Соня поднялась на бортик, проходивший по цоколю вдоль всего дома, дотянулась до меня и чмокнула прямо в кончик носа. Это был наш единственный, первый и последний, поцелуй. Больше мы с Соней не виделись. Подруга Мелкого, с которой они дружили, сказала, что Сони больше нет, ночью выпила три упаковки... того препарата, который, сколько я читал, действует моментально и безотказно, и все, ушла в лучший из миров.
Когда через несколько дней ко мне в гости пришел Вевлюр, в общей тетради, на обложке которой я написал: "ДНЕВНИК Владима Вехи" ("Владим" - это не опечатка, я сам придумал, чтобы меня звали Владим, а не Вадим, и чтобы фамилия у меня была Веха - первый ее слог был от фамилии Вевлюра, второй - от моей собственной)... так вот, в моей тетради мой друг обнаружил рисунок, который я сделал незадолго до этого синей шариковой ручкой. На листе бумага была изображена могила с большим крестом, на котором была табличка с моими именем, отчеством и фамилией. В своих фантазиях я умер, похоронил себя и даже букет цветов пририсовал на могильном холмике.
Это был знаковый рисунок.
Вевлюр тогда ничего не сказал, а я видел, по глазам его видел, что он все понял. Мое медленное угасание, пожалуй, только слепой бы не увидел...

Веломобиль я собрал из старой рамы от велосипеда "Школьник" и трех колес от "Левушки", две шестерни и две цепи были вообще, мне кажется, от других моделей. Сиденье смастерил из двух листов толстой фанеры, к которым на скотч прилепил поролон для удобства; особо пришлось поработать над усилением рессор. От велосипедного руля в обычном понимании этого слова у меня были только пластмассовые ручки, которые я приделал вместо педалей к "верхней" шестеренке. Цепью она соединялась с нижней, а уж от нее шла передача к третьей шестерне, которая и крепилась к оси двух колес сзади. Такая сложная конструкция нужна была из-за того, что одними ногами я бы в этом случае не справился. Они у меня слишком слабые.
Мой веломобиль, конечно, вызывал сначала недоумение у прохожих. Но, так или иначе, это было единственное мое средство передвижения по городу. На веломобиле я гонял по улицам и дорогам, во дворе и в городском парке, который был у меня под самыми окнами, но без техники как бы там оказался? Один раз я так разогнался на веломобиле, что не вписался в резкий поворот, перевернулся через голову и содрал себе щеку об асфальт.

Впрочем, веломобиль был не единственным моим изобретением. Я разработал, высчитал все до мелочей, но, по счастью, не собрал и не попробовал в действии (руки бы сразу же оторвало!) пистолет "Колибри". К деревянной рукояти крепилась металлическая рамка, в которую, по задумке, надо было вставлять охотничий патрон двенадцатого калибра. Спусковой механизм был по принципу английского замка - оттянул "язычок" (он же боек) на пружине, поставил на упор. Прицелился, отжал упор - бабах! Весь заряд дроби летит метров на пять-шесть... Так думал я, но, повторюсь, дело не дошло до практики.

Сначала мы с сестрой и матерью жили в "коммуналке", где, кроме нас, ютилось еще две семьи. Одна состояла из пяти человек: деда, бабки (просто мужика и бабы уже пенсионного возраста), их дочери с мужем и маленькой дочки, - они располагались в двух комнатах. Другая: Гело с матерью, отчимом и сводным младшим братом, - жила в самой дальней комнате, рядом с моей. Я, один из всех этих

Сцена № 4. Какие-то мужики вызвали по телефону проституток, а те не поехали к ним. То ли испугались чего-то (беспредельщики нередко избивают охранников, сопровождающих проституток, а девушек заставляют работать бесплатно; поэтому если что-нибудь в заказе кажется подозрительным, на него просто не едут), то ли решили продинамить... Мужики в гневе, а из всех телефонов у них только мой домашний, с которым я работаю диспетчером у проституток.
Ох, и наслушался я тогда от "брошенных" клиентов! Они пообещали приехать ко мне и разнести тут все на хрен. Ох, и натерпелся страха, ожидая их - а вдруг действительно приедут... И как назло всех друзей-приятелей моих тогда не было дома, я сидел всю ночь один. Но обошлось.

* * *
На базе отдыха на Увильдах, где мы в августе жили неделю, туалеты были только на улице, а там бортик - мне на костылях никак не забраться. И как говорится, жидким тут можно везде... А если нежидким?
Когда мне приспичило, я заприметил неподалеку от пешеходной тропы старый пенек с прогнившей сердцевиной. Сел на него без штанов, сверху опустил полы расстегнутой куртки и преспокойненько справил нужду. По тропе пару раз кто-то проходил, но не обратил на меня никакого внимания. Со стороны и не подумаешь ничего особенного - сидит карлик на пеньке, в руках костыли, отдыхает.

Сцена № 5. Я сидел один дома, у соседей, где живут эти два педика, чего-то кричали эти два педика. Потом все стихло. Я прошел к входной двери, тихонько открыл ее и выглянул на лестничную площадку. Прислушался. Тишина, и вдруг один из этих педиков говорит:
- А ты точно мыл ее?
- Кого. А, ее... Конечно мыл.
- Врешь! Ни хрена ты ее не мыл. Воняет, как... как из жопы!
- Фу, педики, - плюнул я, раздосадовано, и пошел к себе. Эти два друга-лоботряса уже обманом выудили у меня Spectrum ZX (пришли как-то в гости и говорят: "Владим, у тебя есть компьютер, а телевизора к нему нет. Возьми наш". Я было начал возражать, а они говорят: "Бери-бери, так хоть поиграешь". Я, конечно, взял, а через неделю они приходят уже совсем по-дружески попросили и телевизор и компьютер на недельку себе. Мол, теперь и мы поиграем... Я отдал, а неделька эта до сих пор тянется. По-моему, они сразу продали мой Spectrum, наркоманы чертовы). А теперь узнаются такие вещи...

Сцена № 6. Однажды Гело пришел ко мне в гости и заказала по телефону проститутку. К определенному часу в дверь позвонили. Сначала зашел широкоплечий охранник, внимательно осмотрелся и ушел. Потом появилась невысокая широкобедрая брюнетка. Гело оттарабанил ее по полной программе, потом позвал меня. Пока я возился с ней, покурил, выпил кофе, отдохнул, а потом вернулся к Н. Поставил ее раком и вжарил еще раз. В общем понравился Гело Н. она предложила ему потом встречаться на ее территории и, я так понял, с оплатой уже ей, а не фирме.

Сцена № 7. Идет заседание в зале районного суда. Подсудимый, что вы можете сказать в свою защиту? Я поднимаюсь с места, на костылях подхожу к столу, который примыкает к "кафедре" судьи, в руке у меня свернутые листы писчей бумаги. Я кладу их на стол перед собой, мой нос как раз оказывается на одном уровне с листами, они исписаны, что называется, вдоль и поперек. Я медленно начинаю читать и читаю долго и монотонно: "в свое оправдание я хочу сказать... что не преследовал никакой корыстной цели... а с учетом незначительности моей вины прошу..."
Вевлюр, который, в общем-то, и написал все это, сначала тихонько хихикал, а потом успокоился, заставил себя быть серьезным, сел спокойно и ненароком чуть было не заснул. Перед судом он наставлял меня: "Не забывай, и к слову и не к слову, говорить "ваша честь". В суде это любят".
Я закончил читать свое "слово" и сказал: "Все, ваша честь".

Итак, Хаба всеми правдами и неправдами выпросил у нашей Наташи четыре тысячи рублей в долг. Обещал вернуть через пару месяцев, а в доказательство того, что он намерен поступить так, как обещает, Хаба принес слиток технического серебра, который, как рассказывал, нашел в гараже у своего тестя. Наташа сказала, что ей не нужен никакой слиток, а я оставил его у себя. Глупая и невеселая история, которая окончилась для меня уголовным наказанием. Слиток сей стал настоящим слитком преткновения.
Шли месяцы, а Хаба так и не собирался отдавать долг. Наташа терпеливо ждала, она даже словом не обмолвилась при мне об этой истории, словно бы она и не волновалась и была уверена, что Хаба вернет деньги. Но мне было не по себе. Я ругал себя последними словами, потому что вольно или невольно оказался поручителем перед Наташей, и, в конце концов, я решился продать слиток и хоть частично возместить ей долг.
Как это можно было бы организовать? Очень просто - нужно подать объявление в газету. И я, простодырая моя душонка, написал в "Из рук в руки": "Продам 0,5 кило технического серебра в слитке", - и указал свой телефон. Кто же знал, что это подсудное дело...
Как только вышло объявление, ко мне позвонили. Поинтересовались, действительно ли я продаю слиток серебра. Спросили разрешения приехать и взять небольшой кусочек моего металла на пробу. Я дал согласие. Приехал ничем не приметный молодой человек, надфилем аккуратно спилил себе немного серебра, обещал перезвонить вечером.
Человеческая глупость не знает границ. И если однажды сделал ошибку или отмолчался в тот момент, когда не нужно молчать, что еще хуже, то это потянет за собой целую череду других ошибок. Еще больших, чем первая. Словом, сколько веревочке не виться...
Вечером у меня действительно зазвонил телефон. Низкий мужской голос, принадлежавший, кажется, уже не тому парню, что приезжал ко мне, предложил встретить на следующий день утром и совершить сделку прямо у моего подъезда. Договорились, что за слиток мне заплатят полторы тысячи.
В десять утра, как и условились, я вышел на крыльцо, в руке у меня был слиток серебра, завернутый в старый номер "Московского комсомольца" на Урале". Светило солнце. На лавке у подъезда сидели мужчина и женщина. Как оказалось позже, это были понятые.
Через минуту от автостоянки подошли двое: вчерашний молодой человек и дядька среднего возраста, в очках и с усами.
- Вы продаете слиток? - спросил он. Я кивнул и подал ему сверток. Дядька повертел его в руках.
- Тяжелый, - сказал он.
- Да. Полкило.
Дядька ловко развернул газету, в руке у парня тут же появились деньги. Он протянул их мне, но только я коснулся купюр рукой, как мужчина и женщина на лавке поднялись и началась вся эта процедура задержания и оформления "особо опасного"...
Помню, что я позвонил на рабочий Вевлюру, и он приехал, когда у меня в квартире уже полным ходом шел обыск. Дядька и молодой человек шастали из угла в угол, перерывали все мои и не мои вещи, все ставили с ног на голову, а, может быть, с учетом того, что у меня и до этого все было сикось-накось и вверх ногами, наоборот, ставили так, как надо - на ноги. Первые понятые выполнили свою работу с изъятием слитка и ушли. Вместо них оперативники пригласили моих соседей - Арама Абрамовича с женой. Они стояли у дверей, а в квартире особо усердствовал дядька-усач, капитан Олин.
Он снял с вешалки рабочую спецовку Серого, вывернул у нее все карманы, а в рукаве нашел скатанную в трубочку черную вязаную шапочку.
- Чья это "пидорка"? - спросил он меня.
- Племянника...
- Почему скатанная? Поди что еще и с прорезями?
Никаких прорезей на шапке не оказалось, хотя я бы особо не удивился...
Молодой помощник Олина орудовал у меня в комнате. Боже, ох ему и пришлось перетряхнуть барахла! Десятки килограммов. В одном из ящиков под россыпью шурупов и старыми новогодними открытками оказался мой красный будильник.
- О! А я как раз его искал, - сказал я и положил будильник к себе в карман.
Вевлюр представился в самом начале, показал свое редакционное удостоверение и теперь сидел на табурете посередине коридора, чтобы одновременно видеть, что происходит в моей комнате и на кухне.
Когда все закончилось, и оперативники ушли, получив подписи в протоколе, Арам Абрамович подошел ко мне положил руку и на плечо, тихо и по-отечески душевно сказал:
- Ничего-ничего, все будет хорошо.
Вевлюр остался еще у меня, попили чайку.
- Ерунда, - пошутил Вевлюр, - на зоне ты же сразу паханом станешь...

Анекдот в тему: Кинг-Конг поднимается на третий этаж, звонит в дверь. Открывает старуха Шапокляк. "Гена дома?" - спрашивает Кинг-Конг. "А, нет, ушел он..." - "А, ну передай ему, что Чебурашка с зоны вернулся".
Следствие затянулось на несколько месяцев, вызывали и Наташу, и Хабу, а потом и его тестя, который сказал, что слиток забыл у него в машине кто-то из пассажиров, когда он (тесть Хабы) "калымил" раньше. То есть отбрехался он - мол, я не я, хата не моя, а слиток просто в гараже валялся, он даже и не знал, что это.
А нас с Хабой судили. В результате его обязали вернуть Наташе долг четыре тысячи рублей (Хаба и не отпирался, что должен, но сложные экономические условия: жена, маленький ребенок, отсутствие работы, - якобы не позволяли ему сделать это раньше) и приговорили к полутора годам (условно) с испытательным сроком полтора года. И меня тоже не забыли, не обидели, не посчитали недостойным наказания. Я получил шесть месяцев лишения свободы в колонии общего режима (условно) с испытательным сроком шесть месяцев.
То есть, говоря на подростковом языке, "впаяли" мне полгода "общака". Полгода за полкилограмма технического серебра в слитке. Оказывается, у нас в стране операции с драгоценными металлами разрешены только тогда, когда они в изделиях. Это называется "ювелирка". А за все остальное - статья.
И это мне еще повезло, потому что в управлении про Олина рассказывали, что он мог и героин, "белого дьявола" подбросить ко мне в квартиру. А тогда бы уже была другая история...

Глава 9. Поход на Шигир

Я сразу же был против этой поездки. И душа у меня не лежала ни к чему такому, и здоровья совершенно не было. Я напоминал себе индикатор подзарядки в мобильном телефоне, когда тью... и осталась только одна полоска.
Целыми днями я лежал на старом диване в своей комнате; иногда не было сил даже для того, чтобы поднять голову с подушки. Сильно болели спина и ноги... Невероятных усилий стоило сходить в туалет или выйти к столу на кухне - я заставлял себя выпить стакан чая и съесть маленький кусок хлеба, чтоб совсем не сдохнуть. И тут вдруг Вевлюр начинает часто-часто названивать по телефону, а потом и сам появляется с предложением отправиться куда-то к черту на кулички, в Тьмутаракань и к е... матери, прошу прощения за такое выражение. Ему, нашему талантливейшему журналисту, писателю и поэту Вевлюру захотелось съездить не просто на "вылазку", как все обычные люди... Ему приспичило сгонять на супервылазку, куда-нибудь туда, где бродят волки и медведи.
- В общем, на Шигир! - кричит он.
- Куда? - переспрашиваю.
- На Шигир. Река такая во глубине уральских руд. Хрен доедешь, а доедешь - там сожженный Демидовский завод. Плотина должна остаться, что-нибудь от заводских цехов...
- И что за радость ехать туда?
- А радости никакой и нет, - отвечает он. - Одни испытания. С П. и Н. мы уже зимой пытались туда пробиться - хрен. Восемь часов шли пять километров по глубокому снегу, чуть копыта не откинули, и не дошли... Ну, ты знаешь эту историю. А теперь летом точно доберемся! С нами еще, наверное, С. поедет.
- Вот и - слава богу, - говорю. - Поезжайте.
- Нет! - кричит Вевлюр. - Ты с нами поедешь!
- Рехнулся, что ли? Мне-то что там делать? Вы здоровые мужики, у вас романтика, а мне чего?
- Нет! - продолжает кричать Вевлюр. - Собирайся. В следующую пятницу выезжаем. Если не будешь собираться, - с шуткой добавляет он, - я тебя в мешок посажу и так понесу.
Вот тебе и пиндец. Вот тебе и остается теперь сидеть и материться. А этот просто так не отстанет. Этот (я про Вевлюра), если чего-нибудь решил, то добьется обязательно. И почему он считает, что эта поездка мне во благо?

Выехали в пятницу во второй половине дня. За рулем своей "шестерки" Девочки Вевлюр. Рядом на пассажирском сиденье Мишалыч, человек необхватных размеров. Мы на заднем сиденье с фотографом Кохой и Севой. Еще помню, когда Вевлюр заскочил за мной и моими вещами, я спросил:
- Может, зонтик взять?
- Ты смеешься, что ли? Зонтик? В тайгу? - Вевлюр критически посмотрел на меня.
Я тогда махнул рукой, а сейчас - первый час нашей дороги на небе не было ни облачка, ни тучки. Светило солнце. Все было в зелени.
Неприятности начались за несколько километров до подъезда к городу К. Вевлюр хотел показать нам раскрашенный всеми цветами радуги огромный камень у дороги, знаменитый памятник (как говорил Вевлюр), ударил по тормозам, и на тебе - порвался тормозной шланг, у переднего колеса слева. Н. сразу залез под машину, долго возился там, вкручивая саморез в отверстие резиновой трубки, чтобы хоть тормозная жидкость не вытекла. Теперь на машине можно было медленно, очень-очень осторожно ехать.
Уже начинало темнеть и стал накрапывать дождик. Это происшествие с тормозным шлангом всех, кроме меня, ужасно обрадовало.
- Может, повернем домой? - спросил я у Вевлюра.
- Что ты! - воскликнул он. - Приключения только начинаются.
Когда мы доехали до Кыштыма, уже полностью стемнело, и вовсю лил дождь.
- Уже, подишь ты, ни сервис, ни автомагазины не работают... - протянул Коха.
- Нет. Что-нибудь должно работать, - сказал Мишалыч.
...Коха, например, был хохмач, каких мало. Когда мы ночью останавливались у прохожих на улицах и спрашивали, где тут ремонтная мастерская или хотя бы автомагазин с запчастями, каждый из местных отвечал по-своему. Один посылал в одну сторону, другой - в другую.
- Какие-то пиздуны тут одни живут: что ни спросишь, все равно напиздят, - вывел "синкретенцию" Коха. - Город пиздунов.

- Коха, я уже говорил тебе сегодня, что ты мудак? - неожиданно и в наглую спросил Мишалыч.
- Нет, - беззлобно и придурковато ответил тот.
- Вот, - резюмировал Мишалыч. - Сейчас говорю: Коха, ты мудак.
По-моему, это очень грубо и по-свински. Но Мишалычу ведь не объяснишь. Он ведь атаман, пуп земли... Никто не рассмеялся, а тот, в адрес которого была сказана такая хамоватая чушь, только кивнул, сглотнул слюну и сделал вид, что согласился с этим.
Я с самого начала чувствовал себя чужим в нашей компании. И действительно - что мне было делать на заброшенном Демидовском заводе, когда мне было трудно дома даже из комнаты в кухню дойти? Я ругал себя: почему смалодушничал и позволил заманить себя в эту поездку? На что я рассчитывал? На то, что на природе мне станет лучше? Но такого уже давным-давно не случалось... На то, что Вевлюр сам "включит заднюю" и откажется от этого марафона. Вероятно еще, что я до последнего рассчитывал на то, что поездка попросту не состоится, а теперь в пути наделся, что все накроется медным тазом, сорвется ко всем чертям, и мы очень скоро повернем назад.
Но ни Вевлюр, ни его друзья и не думали поворачивать. Наоборот, все эти неприятности с поломкой машины и не на шутку разошедшимся дождем только раззадоривали их. Осторожно мы проезжали по ночным улицам К. в поисках чего-нибудь. Все мастерские и магазины оказывались закрыты. В конце концов, мы приехали на площадь к старому недействующему храму, перекусили всухомятку и легли спать.
Вы спросите: как можно разместиться на ночлег впятером в обычных "Жигулях"? Да очень просто - двое впереди, двое сзади и я на полочке у заднего стекла.
- Вадим, тебе там удобно? - заботливо спросил Коха.
- Вполне. Главное, что шторок никаких нет, как у тебя... - в "шестерке" у Кохи на заднем стекле были шторки; однажды мы ночевали в машине на озере Большая Акуля, и из-за шторок расположиться на полке было очень трудно.

Утром, когда открылись автомагазины, мы купили тормозной шланг и специальный гаечный ключ, которым можно было его закрепить. Отремонтировались в гаражном кооперативе, где попросились от дождя к одному автовладельцу - люди должны помогать друг другу, сказал Коха. После было еще 40 км за Кыштымом, мы свернули с шоссе на гравиевую дорогу, и тут неожиданно выглянуло солнце.

И все это сдабривалось рассказами о том, как в феврале Вевлюр, Коха и Мишалыч пытались пройти этот маршрут по льду (снег тогда был по колено, на высокие берега не выбраться, там и того больше - по грудь), но не смогли одолеть и половины пути.
- Вот здесь, - кричал Вевлюр, когда еще мы ехали по гравиевой дороге, - вот здесь же мы видели следы? Представляете, - это относилось ко мне и Севе, - по снегу к дороге ведут глубокие следы, каждый полтора метра длиной, впереди словно бы три пальца, сзади - два. Длина шага - полтора-два метра. Это я сейчас поговорил с охотниками и узнал, что так по глубокому снегу ходит косуля: впереди отпечатываются две ноги и грудь, и сзади - тоже две... А тогда мы же не знали. А я тогда как раз рассказывал про Шигирскую бабу... На Таганае ее называют Таганайской... Вся мохнатая, в шерсти, бежит, чтобы не спотыкаться, правую грудь закидывает за левое плечо, левую - за правое... Бежит, мужиков ищет. Кого найдет, до смерти залюбит...
И все в таком же духе. С шуточками, с хахоньками.
- Ага, - вторит Вевлюру Коля, - знаете, как страшно. У меня-то спальника нет... Если она придет, меня первого вытащит из палатки.
- У Коли такой свитер был в дырочку, словно его медведь драл, - вспоминает Мишалыч.
- Тюлечка, - уточняет Вевлюр.
- Точно: тюлечка.

Неожиданно в дороге Севе померещился лось у ручья, бегущего вдоль дороги. Сева закричал, как сумасшедший, попросил остановить машину, выскочил и понесся к ручью. Следом за ним ломанулись Влад и Коха с фотоаппаратом наперевес. Мишалыч на правах старшего и многоопытного всего лишь вышел из машины, закурил и стал дожидаться их возвращения.
Никакого "Гулливера наших лесов" там, конечно, не оказалось                                                               
- Но он был... Он, правда, там был, - твердил Сева.
- Может быть, тут и пообедаем, - предложил Мишалыч.
- А где?
- Да хотя бы вот тут, на переднем багажнике, - Мишалыч показал на крышку капота.
Эта ошибка показалась очень забавной Кохе. Он замахал руками, запрыгал вокруг машины и весело закричал:
- Ага, а, может быть, здесь, на заднем капоте?
Пообедали, меня посадили на ребро переднего крыла и, по сути, я возлежал на крышке капота. Потом на насосной станции, где нас уже ждали знакомые мужики, мы оставили машину и на моторной лодке пересекли Д-ское водохранилище. Далее нам предстояло несколько километров пройти пешком. Меня несли то один, то второй, то третий, и когда была очередь Мишалыча, я все время боялся, что, не рассчитав свои силы, он может неаккуратно сдавить меня и переломать все кости.
Когда мы пересекали открытое место, навстречу нам неожиданно выскочила косуля. Мы застыли. Сама косуля была шокирована, увидев нас.
- Коха, фотоаппарат...
Какой там! "Canon" лежал у него в рюкзаке. У Вевлюра в рюкзаке даже ружье охотничье лежало. В разобранном виде. Но даже если бы косуля согласилась дождаться, пока ружье достанут и соберут, вряд ли кто-нибудь стал стрелять в нее...
Потом мы вышли на поляну, заросшую высокой травой с большими желтыми купавками. Разбили палатку, и все отправились искать развалины завода. Вернулись часа через два и, по-моему, так ничего и не нашли. Вечером распили "полторашку" самогона, настоянного на скорлупках кедровых орешек. Жгли костер и весело болтали. Но мне стало вдруг не по себе, и я все время помалкивал в сторонке. Спать легли в палатке, завернувшись в одеяла и раскрытые "спальники". Утром я захотел в туалет и мне пришлось разбудить Вевлюра.
- Помоги, вынеси меня из палатки, - попросил я. - Не могу перебраться через Мишалыча - он слишком толстый.
Мы выбрались на воздух. Было то время суток, которое принято называть утренней зорькой. На траве и листьях кувшинок серебрилась роса и по ней пробежала узкая, ярко-красная дорожка восходящего солнца. В дальней части поляны токовал глухарь. Необычное волшебное то ли пение, то ли воркование... Я ссал стоя, и мне пришлось держаться за тросик палатки, чтобы не упасть...
Лично я как-то не очень к Высоцкому. И если всю дорогу туда в машине мы слушали "ДДТ", то обратно Вевлюр включил Высоцкого и тут уже мы все притихли и слушали, казалось, вдыхали каждое слово. Создавалось впечатление, будто Высоцкий из динамиков придавил нас к сиденьям и прессовал, прессовал... То есть всему свое время место - для тех, кто вдоволь наглотался романтики долгого и трудного путешествия, "Кони привередливые" и "Як-истребитель" в самый раз.
Вевлюр подъехал на машине максимально близко к подъезду, но все равно мне предстояло пройти несколько шагов, а потом еще подняться на две ступеньки. И я чуть не опрокинулся назад... Это была моя последняя большая поездка за город. После были только больницы, больницы и больницы. Вевлюр устроил меня через своего знакомого главврача в одну из клиник на ЧМЗ. Меня определили в палату, перегороженную металлическими рамами со стеклом - словно в нее для какой-то цели поставили еще и огородную теплицу. Это был стандартный больничный бокс, а я называл все это НЛО и шутил, что можно на нем улететь отсюда.
Вместе со мной положили Мелкого, который, повторюсь, нигде не работал и не учился и, следовательно, свободного времени у него было вагон и маленькая тележка. Мелкий должен был ухаживать за мной, хотя бы сводить в тот же самый туалет в коридоре. Мелкий целыми днями лежал у меня, уходил только на несколько часов к своей     подруге и снова возвращался.
Доктор нам попался особенный. Он сказал, что раз Мелкий все равно лежит в больнице, надо бы и его обследовать и начать лечить. Тот сдал анализы, и у него обнаружилась гонорея. Тут, конечно, не до смеха было...
Мелкий-то свое вылечил...

Глава 10. Смерть, похороны

Первый ангел позвонил под вечер, разговор был о том, о сем, а вернее - ни о том, ни о сем - ни о чем. "Отключайся", - сказал он в конце, и я нажал кнопку "окончание разговора".
Второй ангел готов был сидеть в моей палате около меня всю ночь, но я умер около 00.00. Мои почки перестали выводить из организма все вредные вещества, и они, а равно и другие жидкости скапливались в печени, сердце, легких... При вскрытии оказалось, что сердце у меня было невероятно увеличенным, размером как у молодого быка Как я жил и двигался последние месяцы перед смертью, одному только богу известно...
Как только на больничной койке навсегда сомкнулись мои глаза, я получил неожиданную способность видеть все и вся. Я видел, как Сексенбай обзванивал по "Моторолле" всех наших и говорил о моей смерти. Я видел, как утром из больницы вышли моя сестра и Вевлюр, который нес в руках мои костыли. Они о чем-то разговаривали.
- Может не надо? - спросила Лена.
- Надо, - ответил Вевлюр и выбросил костыли в мусорный контейнер на больничном дворе.
"А она для чего их хотела сохранить? - подумал я. - В гроб, что ли, ко мне положить?"
Я видел, как на похоронах Хаба подошел к моей сестре и передал ей пять тысяч рублей.
- Это на похороны, - сказал он. С долгом перед Наташей он к тому моменту уже худо-бедно рассчитался. - По какому обряду будут хоронить? По мусульманскому?
- Он же православный, - ответили ему. - И вообще его кремировать будут...
- Понятно, - Ахаб кивнул и отошел в сторону. Вскоре он вообще ушел.

Итак, у меня открылось зрение. А кроме того, отправившись в мир иной, я получил возможность проникать в сны к тем, к кому хотел.

Я всегда боялся, что после смерти кто-нибудь отроет мои кости на кладбище и продаст какому-нибудь медицинскому институту, а там по патологиям моего скелета будут учить студентов и так далее и тому подобное. Эта перспектива меня ужасно напрягала, думая об этом, я не мог спать по ночам и однажды наказал всем своим друзьям и родственникам, чтобы после смерти меня кремировали.
- Да, - сказал я. - Не хочу лежать в земле и гнить. Я прошу вас сжечь мой труп.
- А урну просто похоронить в могилу?
- Нет, ничего хоронить не надо. Мой прах нужно развеять... где-нибудь в лесу. Вевлюр, ты же помнишь те поляны, где мы гоняли на Мальчике? Вот где-нибудь там и надо развеять...
Состоялся такой разговор, и все пообещали мне, что так оно и будет сделано. Вернее - я выбил у каждого обещание. Поэтому когда я умер, перед ними не стояло вопроса, что со мной делать. В то время в Ч-ске еще не было крематория, и похоронщики предложили везти меня в Е-бург. У них была такая услуга.
Утром в бюро ритуальных услуг на Чайковского приготовили автокатафалк - автобусик "ПАЗ". На полсалона между сиденьями поставили мой маленький детский гробик. Со мной в крематорий отправились Вевлюр и Сева. Сексенбай с друзьями ехали следом на легковой машине. В дороге трясло так, что я крутился в гробу, словно живой. С собой у ребят была водка. Они выпили по стопке за упокой моей души; Вевлюр пересел поближе к моему гробу, склонил голову, и, мне показалось, он плакал.
На въезде в Е-бург мы остановились у гаишников и спросили, как проехать к крематорию. Как раз на одной из машин им нужно было ехать в ту сторону, и мы двинулись - впереди "менты", потом автобус и "Лада" с пацанами. Это был мой похоронный кортеж. Поэтому если спросят: как хоронили Вадимку, вы можете смело сказать: с "ментами".
В крематории гроб с моим бренным телом передали работникам, Вевлюр с Севой отправились на автокатафалке назад, а Сексенбай с пацанами остался дожидаться сожжения, потом забрал урну и поехал в Челябинск.

...Я прошу прощения за свой путанный рассказ, шероховатость стиля, которого вовсе и нет, возможные повторы и тому подобное. Я и при жизни не был собранным человеком. Что уж говорить теперь, после кончины.
Смерть - это рентгеновский аппарат для всей твоей жизни. После смерти ты можешь просветить, можешь заглянуть в каждый уголок своей жизни, для тебя больше нет тайн; наоборот, ты познаешь новый смысл своего прежнего существования.
Ада и рая нет, все это вымысел. Есть входные камеры для душ, некое подобие чистилища. Чтобы дойти до нужной "кондиции", души, сильно загрязнившиеся при земной жизни, проходят "чистку" душевными терзаниями, которых всевозможное множество.
Первое, что привлекло меня на том свете - боль, болезнь, уродство остались позади, вместе с умершим телом. Тут я оказался совершенно здоров. Второе - я встретил людей, с которыми при жизни уже попрощался навсегда. Раньше я их считал их умершими, безвозвратно "вычеркнутыми" из моей жизни, тут они были живыми. Еще при прощании в морге я находился рядом со своими друзьями и родственниками, пришедшими проводить меня в последний путь, и неожиданно ощутил, что в этом зале, кроме нас, есть еще кто-то. Я обернулся, ко мне приближался необычный человек - длинные развевающиеся волосы, балахонистое одеяние... Я никак не мог вспомнить его имя, но почувствовал: это свой, родной, близкий, раньше мы были друзьями. Мы пожали друг другу руки и обнялись. И таких людей вокруг было много, десятки, сотни...

Наутро заговорщики (назовем их так) выехали за город, по дороге, ведущей через плотину. Были на двух машинах. Остановились на полянке за березовым перелеском. Вевлюр взял у Сексенбая урну с моим прахом, повертел ее в руках.
- Тяжелая...
Урна была сделана из серого мрамора.
- Как она здесь крепится?
- Просто заклеена, - сказал Сексенбай. - Можно сковырнуть крышку отверткой...
- Можно сломать...
"И что?!! - кричал я, но меня никто не слышал. - Боится, что моя сестра увидит дырку в урне? И что?!!"
Вевлюр снова повертел урну в руках и вернул ее Сенсенбаю.
- Убирай. Прости, Владим... Мы, как и обещали, кремировали тебя, а насчет того, чтобы развеять над полянами, извини...
Вот так они сдрейфили и смалодушничали. Ну да бог им судья. Мне по большому счету тогда уже было все равно. Под могильный камень - так под могильный камень. Подкопали в могилу моей матери, опустили в ямку урну, засыпали сверху землей. У меня даже памятник был маленький и "половинчатый". Но это и к лучшему. Маленький человек, маленькая жизнь...
Вечером все собрались у меня на квартире.
Взять, что ли, зуб алюминиевой вилки
Вырвать с тоски у себя на поминках...
Вот. Чьи это стихи? Я уже начал забывать...
Итак, после смерти я обрел особенное зрение, возможность проникать всюду, где я только захочу, и подсекать, подсекать, подсекать... Способность эта особенно сильно проявлялась первые недели, может быть, первые два месяца после отхода в мир иной.
И теперь я пользуюсь ею все реже и реже...

2001, апрель-июль 2012





Владислав Вериго родился на Урале в 1973 году. Журналист, редактор газеты "МК - Урал", автор четырех романов ("Панацея", "Черный пиар", "Заповедник Ашвинов" и "УКНЗР") и нескольких сборников стихов и рассказов. Периодически публикуется в интернет-изданиях. Живет и работает в Челябинске.