АНДРЕЙ МАТВЕЕВ (ЕКАТЕРИНБУРГ)
Два рассказа
Завтра не знает, что будет завтра
В этом пабе в самом центре города, за мосточком, под которым текла
мелкая, темная, грязная речка, она проработала официанткой уже полгода,
так и не поняв за это время, чем паб отличается от бара, да и просто от
кафе. Для нее это была просто едальня, а чаще - пивальня, особенно,
вечерами в пятницу и субботу, когда офисный люд набивался так, что
пройти с подносом было сложно. Надо было лавировать, скользить,
проникать сквозь образовавшиеся между людскими телами щели, под громкую
музыку, от которой к полуночи голова начинала болеть, как у нее самой
накануне и в первый день месячных. Вот только именно эти два вечера
давали ощутимую прибавку к мизерной зарплате, накопить и уехать, а
куда? Да какая разница, понятно, что в свой маленький городок, из
которого она приехала год назад поступать в университет, возвращаться
она не собиралась, но мир большой, мест много, так что пусть пьют,
пусть поют и пляшут, лишь бы не забывали оставлять чаевые. (рассказ о
ненависти и любви)
У нее была хорошая зрительная память,
некоторых клиентов она узнавала в
лицо, хотя для них она была всего лишь девочкой в темном платье и в
фартуке странного вида. Таких, как она, здесь еще несколько, бродят
тенями, кому пиво, кому виски, кому что поесть, ночь на пятницу, ночь
на субботу, чего только она не насмотрелась, даже танцы на
столах бывали. Чужой праздник жизни, хотя она прекрасно понимала, что
этот бесбашенный отрыв лишь реакция на муторную неделю, на постоянный
день сурка. Дом-офис-дом. Что там может быть еще?
В будни же тут все было не так, да и
вообще дневная публика сильно
отличалась от вечерней.
Открывались они в десять, и разве что
редкий гость заходил
позавтракать. Потом начинался бизнес-ланч, народа становилось больше,
но все равно намного меньше, чем в выходные, в часы отрыва. У нее даже
было время посидеть с кем-нибудь из девчонок и потрепаться, пока она не
замечала, что кто-то из клиентов желает расплатиться, или заказать
что-то еще, у них свой день сурка, у нее свой. За окнами проезжают
машины, проходят люди, иногда светит солнце, порою идет дождь, но хуже
всего зимой, когда внезапно начинает валить снег, в пабе темнеет, даже
несмотря на включенное освещение чувство такое, что ты в пещере или в
погребе, да и клиентов меньше, какие уж тут чаевые, хоть бы
улыбнулся кто, а то какая-то непроглядная тоска.
Дневные посетители повторялись так же,
как и вечерние, по пятницам и
субботам, знакомые лица, лишенные имен, но за ними, по крайней мере,
можно было наблюдать, что-то придумывать об их жизни, да и
просто развлекать себя подглядыванием и попытками нарисовать
в голове линии чужой судьбы, а то свихнуться можно от монотонности
происходящего. У них свой день сурка, у нее - свой, кто сегодня к ней
пожаловал?
Вот эти три дамочки явно работают
где-то неподалеку, они являются во
время бизнес-ланча каждый день, садятся справа от прохода, ведущего во
второй зал, тот, где потемнее и интимнее, и начинают что-то обсуждать,
торопливо поглощая салаты, первое, второе, ну а потом, кто чай, кто
сок, кто кофе. Вряд ли они говорят о работе, возраст у всех далеко за
тридцать, да молодых тут вообще бывает мало, заведение не из дешевых,
хотя на бизнес-ланче не разоришься, но и чаевых ждать не приходиться.
Разве что когда забредают серьезные дяденьки в пиджаках и галстуках,
садятся во втором зале, достают компьютеры, заказывают что-нибудь из
выпивки и начинают тихими голосами бубнить, замолкая, когда она к ним
подходит за очередным заказом.
То ли деньги считают, то ли говорят о
том, как их заработать, эти могут
и без комплекса обойтись, вон тот, она его часто здесь видит, любит
стейк заказать. И смачно его поедает, хитро улыбаясь при этом, у него
под рукой всегда два мобильника, звонит то один, то другой. Долго он
никогда не разговаривает, так, что-то скажет в ответ, и отключится,
чтобы снова вернуться к собеседнику и к тарелке, да к ножу и вилке, и
уже порезанным кусочкам мяса, обильно политым соусом.
Понятно, что дамочки - просто офисные работницы, крашенная, пухлая
блондинка, скорее всего, бухгалтер, а может, помощница руководителя
тире его любовница. У нее подходящие для этого губы, пухлые,
плотоядные, такие насытят любого. Хотя бухгалтерша тоже ведь может быть
любовницей, от перемены мест слагаемых сумма, как известно, не
изменяется.
А вот вторая, сухопарая, с грудью чуть
ли нулевого размера, так птица
повыше, начальница каким-нибудь отделом, и зовут ее подчиненные за
глаза не иначе, как "Стерва", хотя сейчас она может нафантазировать
себя все, что угодно, и на самом деле все не так, сухопарая -
помощница руководителя, блондинка - начальник отдела, а бухгалтером
работает третья. Такая же незаметная серая мышь, как и она сама, хотя
что-то в ней было, но ведь и в ней что-то есть, в каждом что-то есть,
нет людей просто так, все личности, только это надо увидеть. Кто,
интересно, сможет открыть это в ней?
Ну, а дяденька... Хозяин какой-нибудь
фирмочки, бизнесмен средней руки.
Серьезные обедают в других местах. Про этого даже придумывать скучно,
разве что какой-нибудь бред, как в боевиках, только она их не смотрит
никогда, поэтому понятия не имеет, что вообразить... Шпион?
Контрабандист? Подпольный торговец бриллиантами? Маньяк? Что там может
быть еще, чем может быть славен этот малахольный тип с унылым лицом?
На улице начался дождь. Тяжелая дверь
открылась, вошли новые дневные
гости.
Этих она тоже знает, видела не раз.
За те восемь месяцев, что она здесь
работает, парочка эта то появляется
несколько раз в неделю, то вдруг пропадает чуть ли не на месяц, но
потом приходит снова.
Всегда днем, в обеденное время, иногда
в выходные, то в субботу, то в
воскресенье.
Мужчина явно старше, плотный, лысый, с
коротко стриженной седой
бородой, смуглый, иногда просто загорелый, наверное, откуда-то
вернулся. И одевается не по годам, джинсы, кроссовки, в жару -
футболки, когда холодно - свитера.
А женщина похожа на француженку,
почему-то так ей показалось с первого
раза, как она ее увидела.
Миниатюрная, со стрижкой,
ничего, вроде бы, особенного нет,
но какое-то обаяние, что притягивает даже ее, не говоря уже о мужчине,
который, судя по всему, влюблен в нее, да и не скрывает этого.
Насколько он старше? Лет на
пятнадцать-двадцать, но разве в этом дело.
Они всегда проходят во второй зал, и
садятся за последний столик, на
двоих.
Тут все столики отделены загородками
друг от друга, так что не видно,
кто сидит за соседним, и что там происходит.
Эта парочка ей интереснее всего,
точнее. Понятнее. Хотя домысливать
тоже забавно. Любовники? Почему-то ей кажется, что нет, хотя она
несколько раз, проходя мимо их столика, заставала их целующимися, но
как-то робко, она сама так целовалась лишь в школе, такое ощущение, что
женщина просто нежно подставляет губы мужчине, странно, что не
стесняются, хотя чего? Взрослые люди, сами вправе распоряжаться собой.
Да и ничего такого не делают, в пятницу и в субботу тут насмотришься и
не такого, особенно, после полуночи, когда все уже наклюкаются и идет
полный отрыв.
Заказывают же они всегда очень скромно,
женщина - кофе, иногда
какой-нибудь десерт, мужчина - всегда пьет черный чай без сахара, и
очень много курит, зачем-то обрывая сигареты на треть, пепельница
заполняется мгновенно, вот и сейчас надо поменять. Нет, не целуются,
она просто положила голову ему на плечо, а он что-то говорит, только
так тихо, что ничего не слышно, она улыбается, у него грустные глаза.
Что это он делает?
Протягивает ей футляр, видимо, там
подарок. Она отшатывается, что-то
начинает говорить, но потом берет его и убирает в сумку, так любовники,
или нет?
Ее зовет малахольный, просит счет. Дамочки из другого зала уже
рассчитались и ушли. Дождь все сильнее, где-то громыхнуло, видимо,
будет гроза. Свет в заведении на мгновение гаснет, потом зажигается
снова. Даже музыка вдруг прекращается, тут всегда играет музыка, только
днем она звучит тихо, какие-то западные группы давно минувших дней.
Когда не то, что ее в проекте не было,
но и родители еще были совсем
молоды, и не представляли, что когда-нибудь встретятся и родят дочь,
которая вырастет, уедет в другой город, поступит на заочное в
университет и пойдет работать официанткой в паб в самом центре. За
мостом, под которым течет мелкая, грязная, темная река.
Почему именно эта пара ее так
интересует?
Просто ничего непонятно с ними, какие у
них отношения, отчего они
всегда приходят днем, хотя это можно объяснить просто, вариантов
немного. Или они оба семейные, или он женат, а она разведена, но у нее
ребенок, и вечерами она должна быть дома, ну а что их связывает...
Она берет поднос с очередным заказом и
идет в большой зал, за окнами
темень, видны пляшущие над городом молнии.
В кармане фартука вибрирует мобильник,
поставленный на безвучку, но
ответить она сейчас никак не может, перезвонит, как обслужит клиентов,
да еще зовут во второй зал, тоже просят счет.
Мужчина с женщиной же все сидят, нет,
уже не целуются и не обнимаются,
просто разговаривают. Все так же тихо, непонятно, о чем. Отчего-то ей
кажется, что когда между ними что-то было, а потом вдруг ушло,
закончилось, пропало, и вот, много лет спустя, они опять возникли в
жизни друг друга, может, совершенно случайно, кто-то из них взял, да и
нашел другого, сейчас это ведь не сложно благодаря интернету. Ее вчера
тоже отыскал бывший поклонник из параллельного класса, но она даже не
ответила, не стоит он того, чтобы она ему что-то писала, а вот мужчина,
к примеру, ответил, или женщина... Кто из них сделал первый шаг и зачем?
От одиночества? Тревоги? Какого-то
смятения? Ей сложно
судить, сама она не чувствует ничего подобного, хотя одиночество... Да,
это бывает, ваш заказ, возьмите, в кармане опять вибрирует телефон, она
отходит в служебный закуток возле кухни и достает мобильный.
Это мама.
- Да, мамочка, что?
Отец попал в больницу, сердце, надо бы
приехать...
Приехать - значит, уволиться, и больше
никогда не увидеть ни пятничный
и субботний вечерний разгул в этом милом местечке, ни тихих дневных
посетителей, к которым она привыкла, да и никогда не узнать, чем
закончится история мужчины и женщины, которые в этот момент тоже
попросили счет.
Она знает, что сейчас будет. Женщина
пойдет в туалет, мужчина,
рассчитавшись, тоже, понятно, что в мужской. В женском на стенках висят
смешные фотографии шотландцев в юбках, да и парни-официанты у них все в
юбках, паб ведь якобы шотландский. Хорошо, что никто не играет здесь на
волынках.
А в мужском на стенах висят фото
знаменитых музыкантов, она как-то раз
случайно зашла в него до открытия и удивилась, что ни одного знакомого
лица, все из какого-то иного времени, хотя все мы тоже из иного
времени, каждый - из своего.
Уходят. Гроза прошла быстро, как обычно
и бывает летом.
Надо писать заявление, лучше на отпуск
без содержания, на всякий
случай. Чтобы было, куда вернуться, если. Конечно, с отцом все
обойдется, но должно обойтись, не может не обойтись, все и у всех
должно обойтись, и пусть все будет счастливы, эти мужчина и женщина
тоже, только вряд ли она сама уже узнает об этом.
Она видит сквозь непросохшее еще после
грозы окно, как женщина садится
за руль небольшой синенькой машинки, мужчина ждет, пока она отъедет, а
потом идет по направлению к остановке.
Из динамиков начинается звучать новая
песня, опять на английском.
Русские здесь никогда не проигрывают.
Кто поет? Да ей все равно, она ведь ни
слова не понимает, да и музыки
этой не знает, а если бы знала, то сразу бы определила, по первому
аккорду, что это зазвучала старая песня Beatles, написанная некогда
убитым в 1980 году Джоном Ленноном, а вышедшая еще в 1966-ом на альбоме
Revolver. И
что называется она Tomorrow
Never Knows, поется же в ней об
очень простых вещах:
Отключи свой разум,
расслабься и плыви по теченью,
Это не смерть, это не
смерть...
Отбрось все мысли,
сдайся пустоте,
Это сияние,
это сияние...
Но всё же ты можешь
постигнуть смысл того, что внутри,
Это бытиё, это
существование...
Любовь - это всё и
любовь - это все,
Это знание, это знание...
А невежество и ненависть
оплакивают мёртвых,
Это вера, это вера...
Но прислушайся к цвету
своих грёз,
Это не уход, это не
уход...
Так что играй в игру "Существование"
до конца
Начала, до конца
начала...
Но знать ей об этом, на самом деле, незачем.
Ей надо пойти и написать заявление на
отпуск без содержания, чтобы,
вернувшись, пусть осенью или зимой, вновь дождаться того момента, когда
мужчина с женщиной опять войдут днем в паб и проследуют во второй зал.
Она принесет ей кофе, ему чай, и так и не сможет понять, что между ними
происходит, да и происходит ли что-нибудь.
Впрочем, как этого не могут понять и
они сами.
22-го
и так далее
Мне было шестнадцать, когда ему исполнилось сто лет. Это было в
мохнатом году, можете сосчитать сами - отнимите сорок от ста сорока.
Тогда, в тысяча девятьсот семидесятом, 22-го апреля он висел везде.
Самый жуткий - на единственном большом здании в городе, высотой в
двенадцать этажей. Через весь, покрытый окнами, фасад, сверху донизу и
слева направо покачивались от вечного в наших краях весеннего ветра
брезентовые ленты, похожие на рукава для пожарных машин. Только вот
каждая из них была окрашена в разные цвета, а все вместе они
превращались в "исполинский плакат с орущим общим
местом в ленинском пиджачке и кепке", как написал Владимир Набоков в
своем "Даре". Хотя смотрело на меня только общее место в кепке, для
пиджачка застекленного фасада не хватило.
В энциклопедиях и справочниках
написано, что Набоков тоже родился 22-го
апреля. На самом деле он отмечал свой день рождения 23-го, вначале
из-за отца, который признавал лишь европейский календарь, а 12+13
совершенно точно=23, ну а потом еще и потому, что числиться по одной
ведомости с Лениным ему совершенно не хотелось.
Я могу его понять, пусть в свои
шестнадцать даже не подозревал о
существовании этого жителя отеля "Цезарь Палас", что в Монтрё,
Швейцария. А уж про то, что в самом начале апреля 1970 года он
отправился - вначале поездом, а потом паромом - на Таормину (читай - в
Сицилию), ловить бабочек, узнал лишь много лет спустя даже после того,
как летом 1979 года, в июльской Москве, будучи там со своей
второй женой, прочитал "Дар".
Странным образом женщина эта появилась
в пространстве моей жизни лишь
потому, что были 22-го апреля 1970-го и дни "так далее". Нити судьбы
ткутся не просто так. Эта навязчивая мысль не покидает меня постоянно,
заставляя уже десятилетия пытаться найти ту потайную комнату, в которой
хранится большой рулон нитей, что предназначены непосредственно мне. Из
чего они сделаны? Иногда кажется, что из шелка, легки и посверкивают на
солнце. А порою наоборот: суровые, навощенные нитки, которыми шьют
корабельный такелаж, они режут пальцы в кровь, она вначале лишь капает,
а потом начинает хлестать из кончиков пальцев. Красная лужица под
ногами становится все больше и больше, это все заслуга нитей
№2.
Вторая жена мне не сосала. Лишь иногда
брала в рот головку и
облизывала, как леденец. Смешно. Я лежал и читал "Дар" Набокова, а она,
хихикая, пыталась меня отвлечь, книга была интереснее, но леденец вдруг
взрывался, будто был набит взрывчаткой. Тринитротолуолом, пластитом,
гексогеном, что можно применить еще?
Теряюсь в частоколе цифр, дурманящий
лес, полный неясных теней. 22-го
апреля, надо вернуться, хотя бы на время, к зданию с орущей кепкой на
фасаде. Ветер дует в спину, машин почти нет, небо стылое и голубое,
тогда выдалась холодная весна. Мальчик хочет любви, это понятно, пляска
гормонов, и не все ли равно, на кого они выплеснутся.
Слишком много Ленина было тогда, я
пытался убежать от его прищуренных
глаз, каждый изображатель почему-то делал их все уже и уже, а на фасаде
они были уже такими узкими, что почти не смотрели, будто слепец орет
что-то в воздух, звука тоже е слышно, слепой и немой, может
поэтому он вызывал у меня антипатию, переходящую в ненависть,
только не дай бог было об этом хоть кому-то сказать.
Две параллельные линии некой истории,
одна - ненависти, вторая - любви.
В тот день, в школе, на заднем дворе, где нас построили, чтобы вести
ровной шеренгой в неподалеку расположенный сквер, где торжественно
будут звучать фанфары, и ветер, вместе с остатками
прошлогодней листвы, понесет обрывки речей, которые, к счастью, исчезли
из моей жизни, нити судьбы свились в прихотливый узор. Улыбка, глаза,
до сих пор не могу понять, отчего выбор пал на меня. А может, та шутка
- ничем иным это быть не могло - тоже была придумана дяденькой в кепке,
как им была спланировано и все тогдашнее бытие.
22-го апреля и так далее. Майские дни,
Набоков ловит бабочек на
Сицилии. Между прочим, в один день с ним и с человеком в кепке родились
еще Роберт Оппенгеймер, один из отцов атомной бомбы, и палеонтолог,
писатель-фантаст Иван Ефремов. Бомба была нужна не только для победы в
той самой войне, но в дальнейшем устрашении коммунистов, а Ефремов
написал самую великую коммунистическую утопию, "Туманность
Андромеды", мир, в котором действительно хотелось бы жить,
только вот утопии чаще всего оборачиваются своей противоположностью,
Ленин, Набоков, Оппенгеймер, Ефремов, 22-го апреля и так далее. Вновь
возвращаются майские дни.
Мне проще сейчас опять открыть "Дар"
все в том же тысяча девятьсот
семьдесят девятом году, лежа рядом со второй женой, в квартире ее
московских родственников, чем нырнуть с головой под пасмурность неба,
низкого, серого, раздираемого порывами ветра.
К тому времени мы прожили уже три года.
Хотя она и не любила сосать,
зато обожала, чтобы это делал ей я. Раздвигала свои короткие ноги, и
елозила пиздой по моему рту, пизда, влагалище, вагина, дыра, отверстие,
бездна.
Не скрою - мне это нравилось, хотя все
это далеко от любви. Просто так
получилось, что майская девушка, приемник моих гормонов, отчего-то
решившая четыре года спустя стать моей первой женой, настолько
уничтожила, выжгла мне душу, что долго мы не прожили, осколки разбитого
зеркала, которые никак не склеить. Фасад здания с Ленином в кепке мне
помнится лучше, чем то, что последовало, морок, безумие, страсть без
причины. если не считать таковой лишь желание наиграться, не в шахматы,
в дартс, и я всего лишь мишень, в которую вонзаются стрелки с
металлическими наконечниками. Вот эта попала в лицо. А эта прямиком в
сердце, которое болит до сих пор, пусть прошло уже столько лет.
Наш первый роман продолжался всего лишь
два месяца, потом мы
расстались. Набоков вернулся в Монтрё и упоенно писал "Прозрачные
вещи", Оппенгеймер уже умер, Ефремову жить оставалось два года. Меня
завораживают все эти странные пересечения и параллели. Это не
нумерология, а нечто другое. Даже не поиски знаков, что так часто
напоминает ловлю тритонов в пруду или весенних лужицах, по дороге,
ведущей на дачу, которой давно уже нет. Я с трудом сейчас подбираю
слова, что бывает достаточно редко, обычно они сами находят меня, но
может быть тень человека в кепке опять не дает возможности стать
свободным, застигнув меня через четыре десятка лет?
То лето закончилось где-то в конце
июня. А может, в начале июля,
навалились дожди и тоска. Шелковые нити сменились на корабельные,
только кто тогда знал обо всех причудах судьбы?
Я опять возвращаюсь к цифрам. Если в
них действительно, предположим,
зашифрованы знаки, как к этому не относись, то следующей опорной
точкой, той поляной, по которой тебя заставляют бродить, выйдя из
лесной чащи, собирая - нет, не грибы и не ягоды, оставим это другим,
тем более, что зима - приметы собственного же будущего, станет день
4-го декабря 1971 года.
Нет, со мной тогда ничего не случилось,
да я и не знал, что именно 4-го
декабря, все в том же Монтрё, только не в отеле, где жил Набоков, а
неподалеку, в казино, случился пожар. Шел концерт Фрэнка Заппы, и один
из фанатов вдруг пальнул из ракетницы в потолок. Казино вспыхнуло и
сгорело дотла, в отеле напротив ребята из группы Deep Purple видели
это, тогда и сочинили свой великий гимн "Дым на воде". Тум-тум-там,
ту-ту-ту-там, тум-тум-там, ту-ту...
Думаю, что Набоков тоже вышел на
балкон. Даже он вряд ли мог устоять
перед этим зрелищем: красным заревом над тихим швейцарским городком и
над ночными водами Женевского озера.
Вскоре после этого майская девушка
опять объявилась в моей жизни. Тогда
мне показалось, что уже навсегда, хотя я не просто ошибался, а еще не
знал, что ближайшие три года будут полны паранойи. Даже летом
1972-го, когда весь мир рехнулся от "Дыма на воде", и я тоже, а девушка
опять исчезла в той точке пространства и времени, в которой образуются
черные дыры, мне было неведомо, что игры человека в кепке, которому шел
уже 103 год, каким-то образом действуют не только на судьбу всей
страны, но и на каждого из нас в отдельности, превращая жизнь
в театр теней, разыгрывающих идиотскую пьесу, лишенную смысла.
Между прочим. В 1972 году Набоков
закончил писать "Прозрачные
вещи" и взялся за "Смотри на Арлекинов". Когда я читал "Дар", а вторая
жена лизала мне головку, думая лишь о том, чтобы я скорее закрыл
ксерокопированный экземпляр набоковского романа и лучше бы залез на
нее, задрал как можно выше ноги и вставил по самые яйца, то эти книги
были для меня чем-то таким, о самом существовании чего я еще не имел
никакого представления.
1970... 1971... 1972... 1979...
Майская девочка вынырнула из черной
дыры в 1973 году. Самое смешное,
что мы поженились. Паранойя перешла в латентную стадию, очень быстро
обнаружилось, что смысла во всем этом нет. Даже сексуальные отношения
были параноидальны, хотя бы потому, что будучи старше и опытнее, она не
испытывала со мной никакого удовольствия, а просто подставляла свое
буро-рыжее межножье, ведь у натуральных блондинок волосы на лобке или
совсем блеклые, или вот такие, буро-рыжие. Признаюсь, подобное еще
долго заводило меня, но внезапно перестало.
Кепке шел 104 год. Набоков дописал
"Смотри на арлекинов". Deep Purple
сменили состав и выпустили альбомы "Burn" и "Stormbringer". Иван
Ефремов вот уже два года, как отбыл в сторону туманности Андромеды.
Майская девочка была беременна, а я не понимал, что происходит в жизни.
Точнее, жизнь была сама по себе, и я в нее не вписывался, хотя мне все
еще казалось, что нити судьбы сложились правильно, и они шелковые,
легкие, посверкивающие на солнце. Мы жили на одной квартире, потом на
другой, живот у жены рос, но это не мешало ей позволять мне
освобождаться от спермы, когда захочу.
А потом что-то щелкнуло. До сих пор
помню, как это было. С
нами жила соседка, квартирантка, старше нас обоих. Она была замужем.
Муж то появлялся, то исчезал, накануне он появился с чьими-то женскими
трусиками в кармане, а потому эта миловидная женщина в очках (все, что
могу вспомнить) выгнала его из дома и утром предложила мне выпить.
Пили мы сухое вино, но много, весь день
сидели на кухне и заливали ее
горе. Майская девочка ушла спать, а я задрал на соседке платье, стянул
трусики и вставил, она не сильно сопротивлялась, хотя и лепетала что-то
наподобие "как ты можешь", подразумевая, что беременная жена всего лишь
за стенкой.
На следующий день мне было плохо, не от
выпитого, от того, что я
сделал, наверное, так всегда в первый раз, потом меня это уже никогда
не смущало.
Я, конечно, знаю, зачем ей понадобилось
выходить за меня замуж, не
любя, измываясь надо мной столько лет, здоровая доля прагматизма
присуща любой женщине, хотя надо быть честным. Когда я переключился на
ту, что станет моей второй женой, майская девочка сказала: разводись,
понятно, что у нас ничего не получится, только не вздумай жениться на
ней, хорошо тебе не будет.
Но я решил убежать, а делать это надо
или куда-то, или к кому-то.
Хотя она была права, уже умер в 1977
году Набоков, уже я прочитал "Дар", уже перестал обращать внимания на
постылые портреты человека в
кепке, как и на поставленные тут и там ему памятники, а нормальной
жизни со второй женой у меня так и не получилось. Впрочем, я сам был во
всем виноват, а точнее, те тоска и неприкаянность, что постоянно гнали
куда-то, из одних объятий в другие, кто это выдержит! Можно сказать,
что нормальной жизни у меня не получилось вообще, нити все еще чаще
суровые и корабельные, чем шелковые и посверкивающие на
солнце, хотя кепке уже 140 лет, вот только портретов и памятников почти
не осталось, что не может не радовать.
Но я не жалею, разве лишь о том, что
вторая жена так и не отсосала у
меня ни разу нормально, в отличие от многих, многих других. Но ей,
наверное, тоже есть о чем жалеть, нам всем есть о чем жалеть,
интересно, чтобы она сказала, встретив меня случайно? А ведь не
виделись мы уже тридцать лет.
С той же майской я видеться не хочу.
Был бы умнее, то еще тогда, 22-го
апреля 1970-го года понял бы, что цифры имеют значение, хотим мы того
или не хотим. Это как зеркала, в них отражаются судьбы и души, черные
дыры, туманности и прочая дребедень. Те прозрачные вещи, о которых мы
мало что знаем, смотрим сквозь них, а натыкаемся на привычный пейзаж,
только наполненный тенями и звуками, да еще печальным опытом того, что
даже ловля бабочек на Сицилии не гарантирует бессмертия, в отличие от
того же "Дара".
Самое смешное, что лучшее описание
минета тоже принадлежит Набокову, в
"Приглашении на казнь":
"Или когда ты, жмурясь,
пожирала прыщущий персик
и потом, кончив, но еще
глотая, еще с полным ртом, канибалка, топырила пальцы,
блуждал осоловелый взгляд,
лоснились воспаленные
губы, дрожал подбородок, весь в каплях
мутного сока сползавших на оголенную грудь..."
Тут остается лишь промычать мотивчик
"тум-тум-там, ту-ту-ту-там,
тум-тум-там, ту-ту"...
22-го апреля 1970 года, далее, и по сей
день.
"Марфинька опять делала это..."
Андрей Матвеев
родился в Свердловске. В 1977 году закончил факультет
журналистики Уральского Государственного университета. Печатается с
1988 года. Два романа выпустил под псевдонимом Катя
Ткаченко. Составитель и автор предисловия книги "Последний проклятый
поэт: Джим Дуглас Моррисон" (издательство Ультра.Культура, М.,
2004).
Дважды (в 1992 и 1994 гг.) входил в Лонг-лист премии Букера.
Живет в Екатеринбурге.