БОРИС КОЛЫМАГИН
(МОСКВА)
Поэзия стертых знаков
Взгляд в прошлое. Вы помните, что строило вас? Горизонт ожидания. И
движение в жестких рамках профессионального роста.
Вы есть. Вы пульсируете. Вы
набираете силу. Или просто приросли к чему-то. К работе. К идеям и
жестам. К способу существования за.
Но ваш мир стирается временным
потоком. Символ устойчивости - карусель. Биться и биться головой о
стену, чтобы не выпасть в осадок. На обочине - дачный поселок и
пустыня. Полное одиночество. Шагай, не хочу.
Значит, страх все еще держит
вас - когда остальное в дымке?
Не любовь, и даже не свобода.
Но страхом не проживешь.
Он держит и разрушает. Держит
внешним и разрушает внутри. Не на что опереться: игры и симулякры. Все
легко заболтать. Горы мусора. И ни одного таджика под боком.
* * *
Михалыч спал вполглаза. Будильник тикал: еще 15 минут.
И затем очень быстро, с
точностью отлаженного механизма движение под рюкзаком.
Раз-два, взяли - поздний
осенний рассвет. И картинка озера, левитановского болота.
Проще на рынке купить, ей
Богу. Но разве дело в этом? И усилия по преодолению.
Никаких гвоздей.
Пространство размытого
смысла
По нисходящей. Вчера еще казалось, что есть. А теперь? Вместо
уверенности и внутреннего ощущения движения - непонятки. Вот, ты думал, мы собрались
и делаем важное дело. Но сейчас все видится иначе, Даже если и делаем
что-то - ради себя. Ради своих амбиций. Ради того, чтобы заполнить
время. Ради структуры момента. Просто, чтобы как-то организовать жизнь.
Слишком много пустот внутри.
Необязательное скольжение - можно туда, можно сюда. Неважно. И от этой
неважности, необязательности всё как бы начинает плыть. Рыхлое
пространство, в котором еще что-то можно сделать на усилии: надо.
Но каждый раз это усилие
становится все более и более проблематичным. Ты совершаешь его ради
Бога? Но это не так.
Бог давно стал частью
культуры, одним из способов выныривания из тупиков. Можно примерить
старый мундир. Сказать: нет, нет, никаких проекций человеческих
отношений.
Мы - фундаменталисты. Мы верим
буквально в каждое слово.
Но я не могу вечно ходить в
латах. Я знаю, что трава прорывается сквозь трещины в асфальте, и она
тянется к небу.
Смысл ускользает на каждом
шагу. Моя жизнь превращается в хаос. С элементами смысла. С какой-то
бескрайней точкой внутри - Бог нового измерения. И пустыми действиями.
Ну да, иногда стишки и тексты.
И они возвращают смысл. Иногда - живое слово и помощь кому-то: у меня
слишком много своих проблем, но порой удается решать чужие.
Я не уверен, что я верю. Что
это уверенность до конца. Религия и культура давно выстроили меня.
Красивое здание - я наблюдаю
себя со стороны. Красиво стоит, красиво разрушается.
Иногда появляются спонсоры и красят
фасады. А внутри - ну да, я уже говорил. Да-да-да - вот так и
опустошается фраза.
АНАТОЛИЙ КУДРЯВИЦКИЙ (ДУБЛИН)
Из цикла "Приключения слов"
Политика науки
На пастбище эксперимента вывели говорящего волка. Волк вышерстился
недоделанный и зубастил всего одну фразу: "Хочу кремлятину. Кремлятину
хочу!" И потом закогтил по перекресткам рецидивно. А за ним
наказаки на деревянных лошадках. А за ними ямы и статуи. А над ними
круглозвезды и плоскопланеты - сиятельно. До сих пор зыбится ученая
пыль, все никак не укладывается спать в исторические фестоны.
Эврика Гаврика
Наперуз вплыл в зубной канал, Гомоносов перепесочил пляж.
"Первостатейно!" - зачмокали шпоны. "Как в Титере! - заклякали литеры.
- Во всяком Гавре свой Гаврош". "Булавайо, мое Булавайо", - плеснулась
квакодемия, когда ее насквозь просапожили Хонки-Дот и его панзы,
ряскорвательно чавкавкавшие к внеочередным обжорным жерновам.
Всенюхательное
Белоцерковно, белоцерковно. И куличики на рогах, и двуличики на богах.
А Чорторыский с Чистохойским в гляделки из-за гробища,
похохатывательно. У самих-то безматериально, а в советчики со
свечой. Темнотуя, темнотуя... В тутозвонной же - ладан всенюхательно,
хруст ос и сок кос. Насмех кур. И зяблится над гробищем скажимолость.
Триумвират
"Вам на костер", - животил Жеватель. "А вам в тюрьму плясать хурьму", -
хренодил Агавк. "А праздноглазым чего надо?" - фальцетил Чегонадо. От
них струйно исходил компостный пар, у рваного края обозримой выси
свивавшийся в картины гнилоплодов незазеленевшего пока будущего.
Колобковое
Колобок был однобок. Нацелится в двуруки, прикатился же к
поперечнополосатому морю. А там небо с татуированным солнышком.
Быстроогляд и в ямку спрят. Сидит там колобок саможалеючи, мысли
пузырятся: "Эх ты, голощёк, не умячишься ты далеко. Руки уже распялили
пальцы, ожидают хватательно. Быть тебе персиком с пирсингом, а то и
поплавком в компоте без косточек". Колобок был однобок. Голос - одинок.
Хору урок.
Завры
Этюд в серо-зеленых
тонах с выкриками алого
- Безотрадно, - трубил
диплодок.
- Антинародный у нас народ, -
соглашались ящеры поменьше.
Каменный пейзаж смягчали
папоротники, умело скрывавшие, кто кого приобщал к желудочному соку
своего нутра. И только утробный рев, временами продубинивавшийся сквозь
мускулистые сплетения ветвей, повествовал о сытости саблезубых и о
святости травоядных.