Европейская философия на наших глазах завершила
головокружительное сальто - исступлённые бдения схоластов над Единым и
Непостижимым (9-15 вв.), зубастый рационализм (17-18 вв.),
истерический идеализм (18-19вв.), исторический материализм (19-20вв.),
обморок модернизма и китч постмодернизма... и - новые левые стыдливо,
огородами фрейдизма, буераками и топями марксизма пробираются к
неоэллинизму, чтобы снова встать на твёрдую почву магического
материализма, вернуться к роскоши и поэзии эллинской мысли. Вот уже
праведными трудами философов-психоаналитиков царь Эдип стал нам кем-то
вроде нелюбимого родственника. Ещё немного усилий философов-феминистов
- вернутся Приап и фаллические культы. Философы-экологи непременно
воскресят Пана и пантеизм. И так далее и так далее... К счастью,
греческих богов и мифологических персонажей много - хватит всем и
надолго.
Богатство эллинской философской палитры позволяет
современным философам использовать её краски самым удобным для себя
способом. Так например, Деррида, выступая критиком непротиворечивой
бинарной логики философов, в которой царствуют "да" и "нет", призывает
на помощь платоновскую Хору, которая, по его мнению, обладает
"паралогикой", "металогикой", логикой "сверхколебания". Кристева,
рассматривая хору с феминистических позиций, Хору разворачивающуюся в
теле и посредством Матери женщины в процессе означивания, разве что не
показывает язык противникам феминизма - так удачно, так в строку , так
ко двору пришлось это психо-художественно-философское понятие. Платон,
который и ввёл понятие Хоры, темнит не меньше современных философов. Он
говорит о незримости, бесформенности Хоры, говорит, что Хора - до
крайности непостижимый вид, что она участвует в мыслимом "чрезвычайно
странным путём", называет её "матерью и воспреемницей", однако
подчёркивает, что хора не принадлежит к расе женщин. Платон сравнивает
хору с ситом, которое отделяет массивное от лёгкого, то есть пропускает
в материальный мир идеи, способные обладать весом, способные облечься в
форму и взаимодействовать с остальными формами порождёнными Хорой.
Очевидно, что и взаимодействие форм - епархия Хоры. Каким образом
непостижимая Хора связывает формы материального мира в структуру мира,
может быть не слишком прочную, но довольно упругую?
Не обладающая логикой всемогущего логоса, Хора,
очевидно, пользуется магией. Магией языка, снов, символов... Формы,
сущности и стихии, нарождаясь, расцветая, плодонося и рассыпаясь в
прах, обмениваются тайными знаками, которые им подсказывает Хора.
Встраивая человеческую форму в структуру мироздания, Хора и человека
учит всяким хитрым магическим штукам - взаимодействию со стихиями и
друг с другом, традициям, таинствам, обрядам, религиям, искусствам...
Хора изобретает бесчисленное множество деталей,
пытаясь гармонизировать человека. Окружая невероятными чудесами, тщетно
стремится успокоить его мятущийся дух. И случались, случались вполне
мирные (правда очень короткие) куртуазные периоды в человеческой
истории. Но затем на головы зазевавшихся пастухов и пастушек
обрушивались разрушительные войны и революции, наступали эпические
времена и снова в быту и в искусстве рулил абсурдизм и пафосный
минимализм... Однако Хора не дремлет и человек снова обрастает
рюшечками, бантиками, цветочками, милым, женским, умиротворяющим...
пока снова не начинает изнемогать под бременем милых подробностей, пока
не завопит "хваатииит" и не начнёт размахивать революционным топором.
Потом, конечно, успокоится, нарисует какой-нибудь
суперминималистический Черный квадрат, ну и - всё по новой...
С особым удовольствием Хора занимается созданием
народов, племён, национальностей, изобретая всякие нелепые обычаи (
нелепые обычаи обладают самой сильной магией), умопомрачительные
ритуалы и, громоздя их друг на друга, добивается "самоидентификации"
немцев, русских, эвенков, грузин, французов... Возникают маленькие,
большие, а если повезёт, то и очень большие национальные Хоры... А
поскольку формы у Хоры нет, то национальности с большей или меньшей
скоростью перетекают одна в другую, образуя замысловатые разводы
перемешивающихся больших и малых национальных Хор. Если поскрести
русского человека, присмотреться, принюхаться и припомнить перипетии
его истории, то мы, как известно, обнаружим татарина. Татарина не
всегда по крови, но по приобщённости татаро-монгольской Хоре. А вы
думаете почему в русском человеке неистребимы имперские амбиции?..
Лишены же их прочие славянские племена, а нам подавай империю, а то нам
чё-то как-то и скушно и грустно и некому руку подать...
Совершенно очевидно, что у русской Хоры не самая
счастливая планида. Если учесть, что до нашествия татаро-монголов ей
успели навязать, тоже, вероятно, не самым безболезненным способом,
скандинавскую, а затем византийскую Хоры, то к появлению западника
Петра на территории России, а точнее в самом русском человеке более или
менее мирно уживались и успели тесно переплестись четыре Хоры, каждая
со своими тайнами, обрядами, нелепостями и чудесами. Слабонервный Пётр
тяготел к ясности и относительной логичности европейской Хоры, которую
и насаждал сливкам общества всеми мыслимыми и немыслимыми способами,
что в конечном счёте, увы, не прибавило здоровья русской нации. Сливки
быстро оценили прелести европейской Хоры, но не слишком торопились
приобщить к ним простой народ. Таким образом возникло противостояние
уже сложившейся славяно-скандинавско-византийско-татаро-монгольской
Хоры (назовём её условно русской или народной) и Хоры европейской.
Народная культура, лишённая поддержки состоятельной верхушки общества,
постепенно скатывалась к китчу. Сливки же, лишённые питающих корней и
традиционной магии, начали отдавать плесенью. Противостояние Хор со
временем не ослабевало. Напротив - нарастало отчуждение.
Вот как рассматривает эту проблему Фёдор Гиренок: "Дворяне лишили нас воли и власти... У нас было
право соединять свободу с бытом. Поэтому свободу мы усвоили не как политическую, а как бытовую.
Но быт - это основа цивилизации и эта основа была у нас разрушена. То-есть мы лишились основы и стали
культурной ризомой, которой хотят привить просвещённый консерватизм". Наконец (во второй половине 19-го века),
выросшая под крылом европейской хоры молодёжь, остро ощущая неблагополучие (молодёжь всегда остро ощущает
разлитое в воздухе неблагополучие) идёт в народ - учить, лечить, насаждать европейскую Хору. Но это были уже два
разных мира, русская Хора ни в какую не хотела приобщаться европейской. Самоотверженные скубенты, хвельшера и
учителки вызывали у народной Хоры стойкую аллергию. К началу 20 века европейская Хора, со свойственным всякой
Хоре стремлением к развитию, цвела в России пышным, фантастическим, трансцендентным, мистическим и слегка
шизофреническим цветом. Говорили о Жене, облечённой в солнце, о Софии Премудрости, о Деве-Заре-Купине,
исступлённо поклонялись Прекрасным Дамам, взывали к Вечной Женственности - таким образом европейская Хора
достигла в России наивысшей точки развития, которой удаётся достичь далеко не всем Хорам. Наивысшая точка, расцвет,
избыточность, усталость, война 14-го, революция 17-го, гражданская война... народная (русская) Хора воспользовалась
моментом и постаралась истребить европейскую, но, не имеющая формы, та растеклась по городам и весям тонкими ручейками,
замерла тихими лужицами. Однако, многострадальная русская Хора снова попалась в ловушку, теперь уже в ловушку интернационализма.
И без магии традиций и живого языка, без национальной, пусть и европеизированной культуры, чуть не захирела окончательно.
Вот что говорит о советском периоде истории Фёдор Гиренок: "Не было национального образа мира. Русская философия умерла.
Нам ближе Маркс, а не Булгаков, Хайдеггер, а не Самарин, Хайдеггер, а не Флоренский. Но и в пространстве европейской философии
мы не можем найти себе место. Ибо не мы начинали тот разговор, который столетиями длит европейская философия... Мы не знаем, кто мы.
Мы не присутствуем в европейском метафизическом пространстве."