"ОКНО" № 11 (14) | Проза

       Есть только те, кто преследует одну цель - быть способным БЫТЬ.

                                 Георгий Гурджиев

1.

"Где я? Кто я? Куда я? - Лелька едва передвигала ватные ноги в кромешной тьме.  - Домой... Нужно домой... Пока не рассвело..." Фазер  и мазер, наверно, уже давно встали - у них дойка. А когда дойка, бросаешь тёплую койку.  Домашняя рогатая скотина в количестве пяти голов требует таких жертв. Вряд ли родичи  хватились Лельки - не в её правилах возвращаться под утро, думают, что их доча давно ухо давит на лебяжьей подушке. Тем более что завтра в школу. А умница, отличница и красавица Лелька никогда не опаздывает.
   Луна, распластанная жаба,  ухмылялась, поглядывая сквозь рваные ночные облачка на растрёпанную, еле держащуюся на ногах  девчонку на деревенском хайвэе.  Синяя Вобля в большинстве своём крепко спала в хибарах. Ни одно окно не светилось. Хаусы фазендейеров, в которых веселятся почти круглые летние сутки, хранили гордое молчание - их хозяева работали и крутили увертюры в городах, чтобы сначала съездить на Эгейщину, а уж потом приехать в деревню, собрать скудный урожай среди буйных зарослей конопли и лебеды и устроить по этому поводу тусню с шашлыками и изобильным пойлом. Синяя Вобля спала. И только бдительные двортерьеры разрывались, оберегая хозяйские поместья, и начинали распеваться первые петухи.
   Вообще деревенская ночь многоголосна. Разные звуки накатывают волнами на поселение: сначала голоса старшего поколения, песни и гармоника, потом вливается молодёжь с гитарами и хрипатыми песнями, над рекой музыкой взрывается клуб, что луговое эхо не успевает реагировать, затем услышишь лишь редкие отголоски бесед. После всего этого накатывает магия ночи: соловьиные трели вперемешку с кваканьем лягушек, уханием выпи и совиным причитанием. Небо особенно темно перед рассветом. В эти какие-то двадцать-тридцать минут наступает полная, мёртвая тишина.  В народе это время называют часом волка. Гутарят, что в это время ведьмаки тихонько делают своё дело - колдуют, нагоняют порчу и сглаз, привораживают и отсушивают, занимаются скверной с сатаной, змеюками сосут молоко из коровьего вымени, а потом хозяйка хватится, а молока-то и нет, в это время перестают петь птицы, квакать лягушки, замирают собаки, перестаёт тяжело сопеть скот на задах. Резкий хриплый вскрик очнувшегося петуха разрушает этот замок тишины.
   Лелька возвращалась с первыми петухами. С первого взгляда можно было подумать, что деваха явно перебрала, со второго... Но вряд ли какой-либо заплутавший пропойца или юнец, проводивший свою бабцу и устало бредущий домой, бросит  на неё второй взгляд. Перебрала и перебрала. С кем не бывает?! Лелька была явно не в себе. Она то всхлипывала, то замирала - дыхание останавливалось, жизнь уходила из её хрупкого, надломленного в эту ночь тельца. Девчушка ещё понятия не имела, как бороться с потными хваталками. "Первый опыт борьбы против потных рук приходит всегда слишком рано...", - жужжало наутилусовское в голове. И обычно этот опыт приходит к тем, кто совершенно не готов к нему. Как Лелька - отличница, умница, красавица и папкина дочка.

2.

Лелька только в эту весну приобщилась к дискотечному ёбществу. Припозднилась, девка! Её одноклассницы уже давно были обцелованы и обласканы и ходили, вертя хезальниками так, будто через них целая рота прошла, заставляя танцевать постельное буги-вуги. Они провожали своих хахалей в армию, обещая верно ждать, а назавтра их умыкал какой-нибудь другой кобелина.  И весёлая жизнь продолжалась.
   Лельку называли цацей, такой всей из себя, или пчёлкой Майей - уж слишком яркой она была для Синей Вобли и вышагивала по деревенскому хайвэю, как по Пикадилли. Многие мечтали её заломать, да не выходила она по вечерам. А утром как-то западло уламывать школьницу - наверняка кто-то забдит, и сразу схлопочешь 131-ую. И мотай срок ни за что.
   И вот - созрела девочка. Одноклассница Ирка уговорила Лелькиных родичей отпустить её на дискотеку. Без особой радости Василий Петрович согласился: рано или поздно это бы случилось. Да и пятнадцать лет - это уже, можно сказать,  старческий возраст для первого выхода в местную тусу. Отпустил скрепя сердце. 
   Сборы для Лельки были особенно волнительны - ещё бы, первая в жизни дискотека. Главное, не ударить лицом в грязь - нужно быть во всей красе, по всем модам, с хорошим амбром. Родители не скупились на любимую дочу - у Лельки было всё, о чём может только мечтать девчонка.
   Деревенская дискотека в Синей Вобле обычно гремит на всю округу. Вход стоит недорого, какой-то там файфушник, а повеселиться можно от души. Гавкалка Хайка, перестарка, дочь еврейки и пленного фрица,  работает исправно - зазывает всех от мала до велика. Клуб советского ампира больше похож на курятник или конюшню - вытянутое серое сооружение с шиферной крышей, которое с успехом раздевают степные ураганы - частые гости в Синей Вобле.  Такие домины, пережитки колхозной жизни,  всё ещё стоят за деревней - их потихонечку растаскивают на кирпичи и арматуру сельчане, обустраивают свои подворья.  Клубный кабинет задумчивости на улице, но прочие комфорты внутри. В клубе работает ночной кабактерий, где можно затариться всяким пойлом - от нинкиной бражки с денатуратом,  медицинского спирта из воблевской больнички, местного вайна  до армянского коньяка, разлитого в соседней Косяковке.  Можно на закуску купить какой-нибудь балабас с хлебом или огурчиков. А когда все зальют за воротник, такой кобеляж в этом ёбществе начинается.  Кобельеро и расфуфыренные  бабцы, замаскированные для приличия  давалки, ясный  Павлик,  вступают в свою изысканную игру, которую сейчас флиртой называют в высшем свете. Флирта в деревне проходит через брызгание слюной  и разбрасывание пальцов, а потом разговор принимает крутой оборот: "Хватит мне тут песняры разводить.  Кабздун пусть про Родину поёт, а ты базарь про бабки. Сколько дашь за мой "дашь"? Без хабара только баран работает".
   Обычно все сделки заканчиваются успехом - весь выпендрёж для набивания цены, которую кобельеро с успехом сбивают - давалок в деревне ведь больше, чем кобельеро. А уж если кто-то и не добился своего, идёт к честной давалке Беляночке, которая живёт за выгоном, по дороге в Малые Алкаши. К ней обычно очередь из кобельеро, которые фэйсом совсем неприглядны  или бабла не имеют, захаживают также всякие марёхи, но можно и подождать, не западло  - алюра она хорошая, быстро работает. И честно. Линзы снимет, чтобы харь не видеть, только забабахи клиентов нащупывает вслепую и работает.  Есть ещё одна кандидатура - Манька Педалькина - беззубая дебелая бабища, что ей вменяется в плюс - чавкой хорошо работает, но она уж совсем далеко живёт,  в Кундрючьем. Но это не так важно - спьяну можешь и за тыщу километров оказаться, так и не поняв, как это случилось. А уж какие-то там тридцать - разом махнешь. Просто к Маньке обычно чавелы ходят, которые каждое лето разбивают свой табор на берегу  Отхожего ерика. А уж после чавел как-то стрёмно с бабой кувыркаться. После своего, хоть после десятого, но своего  - это ладно, а после чавел... Вдруг какую-нибудь барабанную палочку, чавельную, схлопочешь.

3.

Лелька с замиранием сердца подошла к клубу, на пороге которого собралась пацанва. Убоище и лабух Венька,  отмазанный суетными родичами от кирзы,  дурным голосом под расстроенную гитару орал, сидя на скамейке:  "Афганистан, красивый горный тихий край! Приказ простой, вставай, иди и умирай. Но как же так, ведь на земле весна давно, а сердце режет, мечты и горести полно..." Остальная братва дружно лузгала семечки, по кругу передавала чинарик и глазела на проходящих бабцов, рассматривая басы и зады.  Естественно, Лелькин приход не остался незамеченным - свежачок всегда люб кобельеро сначала для флирты (инстинкт охоты срабатывает!), потом для траха.  Все заржали, кроме умного и худенького Влада, математичкиного сына, от этого и недоделанного, и фиганутого Сеньки - он был в своих мыслях. Другие просто занимались болтоплётством и глазением, а он, смоля бычок, уже представлял, как лобызает нетронутое тело и пьёт свежую кровь. На фига ему всякая флирта! Быка нужно сразу брать за рога. Тем более что он призывной - на воле последние денёчки.
   Венька, прекратив свою музу, крикнул вослед Ирке, активно работающей бёдрами на публику:
   - Эй, у тебя в заднице резьба есть?
    - Нет, - кокетливо бросила Ирка, считая это своим достоинством.
   - Эх, такая молодая, уже кто-то сорвал. Опять я промазал! - вздохнул озабоченный пацан.
   - Ага, пока ты борешься с перхотью под мышками, другие резьбу у бабцов срывают,  - заржали его други.
   - Каким же дерьмом набиты ваши мозги! Убейтесь вы все тряпками, - огрызнулся Венька и продолжил рвать струны и хрипатить: - Он умирал вдали от родины земли. Смотрел с надеждой в голубые небеса. И всё шептал, прекрасен наш Афганистан. Афганистан, красивый горный тихий край... Приказ простой: вставай, иди и умирай...
   Фиганутый Сенька встал и направился в клуб. Интересно, как Лелька будет телесами двигать под музон. Свет сквозь тонкое платье высветит её стройные ножки и крепкие бёдра. Вот, вожделение! Тут уж не до Беляночек и Манек Педалькиных - разве можно пропустить такую кралю ради бройлерных куриц?!
   А Лелька действительно была в ударе. Обалдайс был офигенный. Она даже не знала, что умеет так убойно танцевать. Адреналин кружил голову. Её тонкое гибкое тело отдавалось волнам музыки. Она даже не замечала, что все вокруг стоят с раскрытыми от удивления  хавальниками. Ирка, королева дискотек, не выдержала конкуренции и ретировалась. Чтобы не терять фэйса, она, вся в возбуждённом щебете, вышла с дискотеки  с шумной толпой молодой поросли и скрылась в темноте. Лелька успела лишь уловить  лёгкую волну её голубого платья, выскользнувшую в дверь клуба. "Ну да ладно. И одна дойду", - утешила себя Лелька, продолжая показывать свой мастер-класс, выделывая кренделя.
   Через некоторое время она спохватилась - надо бы уже домой. Завтра ведь в школу.  Вышла из круга танцующих, тихонько встала у стеночки, чтобы отдышаться, а потом, казалось бы, незаметно  выскользнула на улицу.
   
4.

Свежий воздух после угарного помещения выхолостил адреналин, и Лелька твёрдым шагом направилась домой. Восвояси.
   За клубом базарилась толпа. Утконосых мамлюков местные русичи не пустили на дискотеку. Те пришли со своей шобалой. Куча на кучу. Пошло-поехало. Лелька ещё долго слышала крики типа "вайме, ты пачму нас не пускаешь?" - "Да, пшёл ты, чурка! Наших баб трогать! Залупись! Ясно, что на мину срать опасно?!"
   Вообще мамлюки, азеры, приехавшие на заработки ещё при советах да так и осевшие здесь, выгодно поменяв свой советский паспорт на российский,  в Синей Вобле живут отдельным хутором. Конечно,  по дневухе местным они посылают свои "алямсы", златозубо улыбаясь. А вот в ночную разбираются с теми, кто закабанел. К закабаневшим тебя припишут, даже если ты просто косого давишь. И тогда начнётся: "Здорово!" - "Ага, здорово! Я бык, а ты корова!" -   "Я не йокши!" - "Ага, и я не йокши!"  И пойдёт такая кровавая мэри от заката до рассвета, бедлам и всякий хезболлах. Как в эту ночь. Изобьют друг друга по-чёрному, по батареям и попыряют под батареи, может, кого-то даже вальнут, а поутру легавые  на своих люльках их всех свезут в легавку. Для промывки мозгов.  А кому-то, кого не отмажут,  крайнему, дадут лямку тянуть.
   И только кривой Васька с отшиба, похожий на абрамгутанга, сидя на своей завалинке и отложив гармонику, мог оценить, как прекрасна музыка ночи. Весь день дул холодный порывистый ветер, гоняя чёрные тучи по небу. С деревьев летел цвет.  Но к вечеру как-то резко всё утихло, потеплело. В ночи природа млела, подчинившись  власти полной луны. На землю ложились тёмные тени домов, заборов, деревьев. На речке слышалось хоровое кваканье лягушек и протяжное "у-у-у". Где-то в лесу одиноко пел на все лады соловей. Звал любимую, даря ей свои трели.  Всем хотелось любви. И кривому Ваське тоже. И к этому делу он подходил с не меньшей романтикой, чем соловей, поэтому весь вечер и играл под окном вдовицы Надьки. Та не вышла... Наверно, намаялась за день или цену себе набивала. Бог её знает.  И Васька сидел на завалинке и просто слушал музыку ночи, которую было бы святотатством прервать или перестать слушать, попав в таинственный омут звуков. Он и слушал. Как заворожённый.

5.

- Лель, давай дрогнем, а то продрогнем! - услышала девушка хрипловатый голос со стороны мёртвого детского сада. Это деревянное здание с искусной резьбой на карнизах когда-то, в конце позапрошлого века,  было школой, потом садиком и гостиницей, а сейчас пребывало в забвении и полном запустении. Под сенью разросшихся клёнов стояло несколько скамеек. Именно оттуда Лельку окликнул голос. Затем выгребся фиганутый Сенька. Глаза его блестели. Руки суетились. Без лишних слов он крепко схватил Лельку и потащил в сенцы садика. Девушка пыталась сопротивляться, царапалась, кусалась, кричала, но всё безуспешно. Силы были неравными. Сенька, жабёныш малорослый, но крепкий, держал её в стальных объятиях. Его слюнявый рот ловил её губы, пытаясь присосаться покрепче. Распечатать девку для него было делом плёвым, как два пальца обоссать. Не впервой это уже. И проносило. Никто заяву не осмеливался давать.  А тут вообще последние дни гуляет на свободе - скоро отправится фазанку есть и паренку пить. И пипец. Нужно с кайфом оторваться. Лелька подпадала под определение "кайф" по всем параметрам.
   - Убери свои цапалки! - кричала девчонка.
   - Ты кончай со своими фиглями. Давай сделаем всё по-хорошему, по-доброму! - пыхтел Сенька.
   - А ну пошёл от меня до следующего дуба! - уже визжала Лелька, когда фиганутый кобельеро суетился со своим набалдашником, пытаясь его засунуть девке между ног. Вскрик, похожий на писк раздавленного мышонка. Сеньке наконец-то удалось насадить извивающуюся Лельку. Ещё одну распечатал. И вновь не рюхнулся, остался на коне. Плешивка-луна лишь ухмылялась. А лягушки квакали, как одуревшие.
   Ожидания большой и светлой любви, прогулок за ручку под луной  и волнительных первых поцелуев разлетелись в пух и в прах. "Любовь - это только лицо на стене, любовь - это взгляд с экрана...  Ален Делон не пьёт одеколон...", - где-то пел Бутусов. И Сенька не пьёт одеколон, лишь нинкин денатурат, что крышу уносит в неведомые дали, и думает фиганутый, что делает этот мир краше,  даря вот такую чувственную любовь, как он бахвалился перед пацанвой.
   После случки Сенька прикинулся роялем,  пожаловался белому телефону, выблевав денатурат с кусками скудной пищи - закусывал-то, можно сказать, ромашками.   Вытер рыгало и, не глядя Лельке в мурло,  пошёл восвояси.
   Лелька, распластанная, растоптанная,  осталась лежать в пыли, среди мусора и шприцев,  на полу детского сада, в который некогда она, маленькой и жизнерадостной девочкой, ходила. В садике часто тусовались пыжики, которых здесь зачалить дворники не могли - они просто не решались сюда входить. Здесь назначались стрелки местных бандюков. Зачастую здесь валялись кемарики - синяки и торчки. В этом пятом углу была распечатана не одна девка. Эта чаша не минула и Лельку. В этом садике вершились судьбы.  В эту ночь детский сад на удивление пустовал. Да если бы кто-нибудь здесь был бы, то вряд ли бы вмешался в это действо. Не суй свой нос не в своё дело - таков закон, главенствующий  под крышей этого дома.
   Лелька ещё долго лежала без мыслей, без чувств, как отребье какое-то. Она не могла сдвинуться с места, будто её тело переехал гусеничный трактор - распластал, расплющил, вмесил в пыль.
   - Ёжки-мошки, зарезали её что ли? - проворчал кривой Васька, который, навострив уши,  прислушивался к крикам вдали, но, так ничего и не поняв,  пошёл в хату спать. И спал не менее крепко, чем обычно. В деревнях все крепко спят, умеют ценить каждую минуту сна.

6.

"Где я? Кто я? Куда я? Почему так? Почему и со мной? - Лелька едва передвигала непослушные  ноги в кромешной тьме.  - Домой... Нужно домой... Пока не рассвело..." На её зелёном платье сзади расцвела бордовая грязная роза. Роза позора.  Почему-то она начала шептать свое стихотворение, которое недавно записала в личном  дневнике:

     Окно распахнуто - любовь
     Без спроса, тихо возгорелась.
     Ещё вчера душа разделась.
     Заря - зардевшаяся новь -
     Открыла тайну и забылась,
     Река-болтунья затаилась...
     Ужель, в предчувствии весны?!!
     Журит девчонка свои сны,
     Ей невдомёк, что неподвластны
     Нам чувства наши, но она
     На ощупь в мир идёт - напрасно! -
     А на губах лежит вина.
     Ясырь любви, она сейчас
     Отрочий век свой завершила,
     Томленьем ночку раскрошила...
     Любовь такая - она враз
     Юдоль захватит и закружит,
     Бросает в жар, потом вдруг в стужу,
     Волнует кровь, томит сердца,
     И не поможет власть творца.

В это стихотворение она заключила загадку - если его читать лишь по первым буквам, то откроется разгадка - "обезоруженная от любви". Лельке казалось, что она обезоружена даже от предчувствия любви. Ей очень нравился Валерка из одиннадцатого класса. И он с интересом на неё поглядывал. И даже румянец выступал на его юношеских щечках с ямочками, когда он встречался взглядом с Лелькой. Златокудрый ангел смущался. И Лелька смущалась. Но, оказывается, любви нет, и розы расцветают не от любви, а от боли, грязи и унижения.
   Лелька с трудом одолела высокий порог дома и прямиком направилась через сенцы в пристройку, где располагалась баня. В субботу её растапливали вишнёвым поленом и парились, а всю неделю она служила холодной ванной - наливаешь воду в корытце и купаешься.
   Скинув грязную одёжу, Лелька начала на себя лить воду,  ушат за ушатом, потом долго и отчаянно натиралась мылом, затем долго смывала белую пену, в которую примешались прожилки девственной крови. Опыта первой любви.
   Уходя, она бросила одежду в топку и чиркнула спичкой. Тонкое платье встрепенулось, будто испустило последний вздох, умирая, и растаяло в яростно-голодной пасти огня. Прощай, иллюзорный светлый мир! Прощай, предчувствие любви!

7.

В школу, конечно же, Лелька не пошла. Остаток ночи и утро она пролежала без капли сна в глазу, отрешённо упёршись взглядом в потолок, и была похожа на чудо мавзолейное.  Жизнь потеряла смысл. Когда ты ждёшь светлых чувств, и распахнутая душа устремляется к ним, но вдруг получаешь такую оплеуху, то уже ни во что не веришь и не хочешь жить, потому что вряд ли когда-нибудь будешь верить. Лельку от мыслей о самоубийстве спасли лишь стихи, которые она выдавала целыми порциями в своём дневнике:

     Оставлю след на первом снегу,
     Мне не жалко хрупких снежинок.
     Я пройду, проползу, пробегу,
     Пройдут за мной сотни ботинок.
     Кто-то спросит: "Пьяная что ли?",
     Взглядом зверя оценит меня,
     Но никто не заметит боли,
     Пепелища погасшего дня...

На следующий день у неё поднялась температура. Весь день мама Нина Васильевна  сидела у Лелькиного изголовья - она чувствовала, что что-то произошло, но ничего не спрашивала - привыкла, что дочь сама всем делилась. А тут - гробовое молчание, синие пятна под глазами, а из глаз  диким зверем смотрит печаль. Лелькино тело было все в синяках и ссадинах, конечно, мама это заметила, не выдержала и всё-таки спросила:
   - Лелечка, дорогая, может, ты хочешь что-то маме сказать? Откуда синяки у тебя?
   - Мам, всё в порядке. Я... я просто в бане поскользнулась и неудачно упала, -  отмахнулась  дочь, еле выжав из себя улыбку.
   Мать не стала мучить дочь расспросами. Поняла, что от этого ей будет только больнее. Василию Петровичу вообще был запрещен доступ в спальню дочери - жена сказала, мол, не надо её беспокоить, пусть  лежит в тишине и спокойствии. Но отец всё-таки не выдержал. На базаре купил дочке новые бусы и пробрался в её комнату с подарком. Так хотелось ему порадовать любимую Лелечку.
   Когда Василий Петрович зашёл в комнату дочери и протянул подарок, Лелька, отчаянно схватив подушку, уткнулась в неё и  расплакалась. Она всё ещё чувствовала себя его маленькой девочкой, которая уже не девочка. Отец так верил ей и верил в неё. А она... Ей было стыдно смотреть в опечаленные её болезнью и болью отцовские глаза. Казалось, что Василий Петрович поймёт, что произошло. А этого Лельке ой как не хотелось. Это может убить его. Это может привести к плохим последствиям. Её отец был из судимых. По молодости ввязался в драку, после которой один из парней получил инвалидность - ему выбили глаз. Всю вину на себя взял старший и гордый Вася. Год сидел, полтора года был на вольном поселении, где хорошо себя зарекомендовал и смог сколотить состояние - вернулся в Синюю Воблю при деньгах и на "Волге". В Синей Вобле такой тачки даже у председателя тогда не было. Поэтому Василию Петровичу тут же предложили работу - возить председателя на своей новенькой "Волге". 
   Какой бы судимость ни была, как бы себя потом хорошо человек ни вел, клеймо бывалого в местах не столь отдалённых прилипает на всю жизнь. Но Василия Петровича знали и уважали во всех кругах, только вот фиганутому Сеньке было всё до лампочки. А Лелька боялась, что отец, узнав о случившемся, обратится к своим и всё это закончится чем-то страшным - может, папку опять посадят. И она почувствует, что такое безотцовщина. Это страшнее и больнее, наверное, чем пережить её нынешнее состояние. Лелька взяла себя в руки и с вымученной улыбкой поприветствовала отца, который тут же решил, что дочка идёт на поправку, расцеловал её, с радостью преподнёс  подарок и с чувством выполненного долга вышел из комнаты.
   Несколько дней Лелька с трудом передвигалась по дому - не слушались ноги, тело было сломлено. И болела душа.  Мучил вопрос - а вдруг беременна от этой мрази? Столько было планов на жизнь. И всё коту под хвост. 
   Библия стала настольной книгой. Лельку интересовало, как же мудрый Бог на всё это смотрит и зачем ниспослал ей такое испытание. Каин из зависти хладнокровно убил своего брата Авеля. Эту картину мама часто в детстве Лельке показывала на луне: если смотреть в бинокль, то там можно увидеть две человеческие фигурки - одна преклоненная или  сломленная, другая, грозно возвышающаяся над низвергнутым,  замахивается чем-то зажатым в руке.  Как реагировал на это Бог? В Библии говорится, что он строго наказал Каина за убийство брата. А потом  спустя тысячу пятьсот  лет после этого случая "наполнилась земля злодеяниями", люди пристрастились к жестоким насилиям и всякой скверне. Сыны Бога, непокорные ангелы, принимая человеческие обличья, совращали и обрюхачивали обыкновенных женщин. И рождались  у них сильные и красивые дети исполинского роста. И было бы это великим достоинством и благом, но паршивые, скверные  гены отцов-демонов толкали их отродья  на грязные дела. И Бог наказал всех Потопом, предупредив лишь праведного и благочестивого  Ноя - тот  построил  ковчег для спасения его семьи  и каждой твари, которой взял по паре. И спасся, причалив на Араратских горах. Но демоны, покинув свои человеческие тела, всё-таки не погибли. Их мятежные души по сей день под предводительством "человекоубийцы от начала" Сатаны вносят мятеж в людские души, толкая их к насилию, жестокости и подлости.
   Бог не поощряет насилие и осуждает тех, кто его творит -  "нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его".  И даже словесное насилие и гнев ненавистны ему. Вряд ли это чтение могло бы исправить Лелькину ситуацию, вряд ли кому-либо Бог возвращал девственность и стирал память о насилии, но чтение Библии её успокаивало, наполняло душу светом и теплом.  И вскоре в Лелькиных стихах появилась надежда на лучшее:

     Развяжите мне руки,
     Я от вас ухожу.
     И в протяжной разлуке
     Слово счастья скажу.
     Развяжите мне крылья,
     Раны я залечу.
     Победить чтоб насилье,
     Высоко полечу.

И всё-таки Лельку продолжали мучить  ночные кошмары - в каждом сне она переживала вновь и вновь свою трагедию: вот она, в лёгком зелёном платьице, бежит по лугу, вдруг набегают тучи, мир охватывает темнота, а Лельку хватают большие мускулистые  волосатые руки, рвут одежду на ней... Она кричит, но никто её не слышит, ибо она одна в этом мире. Она - подопытный кролик этого мира. Маленький и перепуганный. Потом ей начали сниться синие коты. Маленькие котята с ярко-синей шерстью на глазах превращались в огромных дряхлых котов-стариков, которые тянули к Лельке свои когтистые лапы и с хрипотцой говорили: "Послушай, девочка, что мы тебе скажем..." Каждый раз в этот момент Лелька просыпалась, так и не узнав, что же ей хотели сказать синие коты. Угнетённое состояние стало нормой для девчушки. И казалось, что этому никогда не будет конца.
   Лелька часто вспоминала запах девственной крови - он другой. Это нежный и горький запах убитых надежд. С примесью запаха пыли. И от этого ей хотелось выть, царапать своё тело и кататься по полу. А ещё ей очень хотелось пойти к железной дороге, которая пробегала рядом с Синей Воблей, дождаться поезда и... И когда его грохот ворвётся в её уши, а ветер завладеет её телом, что есть мочи заорать. И орать так, пока не охрипнешь, пока длинный состав не исчезнет за поворотом. Лельке казалось, что так она сможет из себя выкричать боль, вырвать её с корнем и уйти оттуда уже со спокойной душой.
   Из дома она ещё долго не выходила - боялась. Боялась людей. Боялась шагов за спиной. Боялась теней за спиной. Боялась окликов. Боялась, что весь люд уже в курсе того, что с ней, с паинькой,  случилось. Боялась, что все её осудят и будут надсмехаться.

8.

Прикинувшись декорацией, Лелька после майских праздников всё-таки пошла в школу. К тому времени фиганутого Сеньку уже забрали в армию, и в какой-то степени её страху убыло. Но любое случайное прикосновение в школьном коридоре заставляло её вздрагивать и порой вскрикивать  - сердце уходило в пятки, в руках и коленях появлялась дрожь,  темнело в глазах. Лельке казалось, что затем последует грубый рывок и... В это мгновение она могла ударить портфелем, кулаком, книгой, отвесить грубую оплеуху тому, кто случайно к ней прикоснулся, а потом потерять сознание и, придя в себя, ничего не помнить. Будто бы этот эпизод кто-то заботливой рукой аккуратно стирал из её памяти, чтобы хлеще не травмировать её надломленную психику.
   Но в  школе, казалось, никто не в курсе Лелькиной  трагедии. "Праздник" своей беды она испила одна - отвратное пойло, но это сделало её сильнее. Неожиданность произошедшего и мерзкое унижение вселили в неё чувство вины и стыда перед родителями, будто она сама, Лелька, виновата во всём. Виновата в том, что пошла на дискотеку. Виновата в том, что там выпендривалась, танцуя. Виновата в том, что была одета в короткое платье, хотя оно было  чуть выше колена - не по самый сникерс, как у других. И виновата во многом другом. Её убивала расхожая фраза об изнасиловании - мол, расслабься и получи удовольствие. Какое удовольствие можно получить от грубости, боли и грязи?! Произошедшее просто обесчеловечило её, растоптало её личность. Она собирала себя по крупинкам, но учебный год всё-таки вытянула на отлично. Все знали, что она идёт на золотую медаль, которая открывала хорошие перспективы поступления в престижный областной или столичный вуз. Её пропуски просто не отметили. В чём отстала, помогли.
   Лето Лелька провела у бабушки в другом селе. С залётом пронесло. Стало немножко спокойнее. Баба Маня была понимающей, тёплой бабушкой. С ней было как-то комфортно рядом. Она была и бабушкой, и подругой одновременно. Ей-то и доверилась Лелька. Вернее, баба Маня сама её вывела на откровенный разговор. Так тихонечко, не особо наседая на девчонку. Как-то сидели они на скамейке, коротали ночь в болтовне, как это часто у них бывало. Бабаня заговорила о первой любви. Лелька среагировала резко, что насторожило уже повидавшую на своём веку женщину. И так, слово за слово, баба Маня вытянула из внучки всю трагедию. И, удивительно, исповедовавшись и выплакавшись, Лелька вдруг поняла, что жить дальше можно. Баба Маня рассказала свою историю - дело было в её школьные годы. Шла она как-то поздно из школы (во вторую смену училась, время было военное, в утра работала на железной дороге) и вдруг кто-то сзади её крепко схватил, начал грубо ощупывать. А она, не будь дурой, вытащила из сумки буханку и долбанула напавшего по голове. Кровь-то из него и брызнула. Хлеб был чёрствый - баба Груня, бабушкина мама, пекла его по воскресеньям на всю неделю. Каждый день её дети брали по хлебцу в школу. Вот и пригодился Грунин кирпич. Лелька впервые за несколько месяцев от души расхохоталась.  Баба Маня была боевой женщиной, даже в преклонных годах сохранила стать и молодецкую удаль.
Всё лето баба Маня водила внучку  на вечерние сеансы в кино, затем они оставались на дискотеки. "Чтобы побороть страх, нужно взглянуть ему в глаза", - уверяла бабушка. И её метод оказался очень действенным. Правда, для многих было невдомёк, чего это бабка вместе со взрослой внучкой таскается по дискотекам и даже тусуется по-своему - танцует в уголочке, подбоченясь и кокетливо поправляя цветастый платок на плечах.

9.

Николай был бывалым в местах не столь отдалённых. О таких обычно в Синей Вобле говорили, что в зоне миской брился, что значит - прошёл огонь, воду и медные трубы. Попал он туда за вскрытие мохнатого сейфа. Молодой был - друзья заломали девку во дворе заброшенного детсада, и он в свою очередь попользовался, как маз приказал - мол, чтобы все были повязаны и никто никого не зашухарил.  Николаю дали шесть  лет. Отмотал свой срок,  вышел и стал жить тихо. Особенно нигде не светился, помогал родителям по хозяйству, не маклачил, как остальные его други, но по старой привычке чифирил и жабры травил зверскими папиросами. По вечерам работал на рельеф в местной качалке, обустроенной в школьном спортзале.
   Хоть Лелька была моложе его лет на десять-двенадцать, малолеткой, но дюже нравилась ему. Но подойди он к ней, тут же разнесётся по селу - мол, за старое взялся. Поэтому он только тихо наблюдал, как она растёт. Ещё до тюряги она бегала за ним и брызгала в него из пузыря  водой. Он, с обессвеченной лихой чёлкой, в кожаке, казался ей каким-то киногероем. А она для него тогда была сопливой девчонкой, которая портила его внешний вид. У него были подруги - такие же как он, с обессвеченными, стоящими дыбом чёлками, в кожаных куртках. Когда он вернулся с тюряги, тут же решил посмотреть, какой же стала та задорная девчонка. А стала она такой, о которых говорят - не девка, а образ жизни.
   Каждый день он выходил за ворота, когда она возвращалась со школы с паголёнком - своим младшим братом. Просто смотрел на неё и всё.
   О том, что с Лелькой случилось, Николай узнал одним из первых - фиганутый Сенька, конечно, растрезвонил, что распечатал ещё одну девку, теперь все могут пользоваться. Как говорится, можно её пустить по рукам. Только не тут-то было. Николя всем рты позатыкал и пригрозил:
   - Кто к ней подойдет, изрублю в капусту!
   - Ага, раздался голос из помойки, когда туда влетел кирпич, - съязвил фиганутый, не согласившись с предложением Николая, за что тут же лишился зуба и обезобразил свой фэйс.
   На этом тема была закрыта. Николай стал тайным ангелом-хранителем Лельки, ходил следом за ней. А когда к Лельке кто-то из пацанвы, несведущий даже, проявлял интерес, тут же перед ним всплывал Николай и улаживал все "по-хорошему", без кулаков, спуская лишь шавку.  За Лельку он стоял, как забелдом.   Николай честно хотел жениться на девчушке, когда придёт её возраст. 
   Все шесть лет в тюряге он думал о той девушке, Лерке, которую они изнасиловали целой компанией, глубоко раскаялся и даже за неё молился. Конечно, этим дело не поправишь - Валерия уехала и никогда больше не возвращалась в Синюю Воблю. Никто не знал, как сложилась её жизнь, кем она стала, вышла ли замуж, родила ли детей...  Но Николай за эти годы прочувствовал её боль. Она, распластанная, извивающаяся под ним, орущая и царапающаяся, являлась ему в горьких снах. Николай видел её глаза, полные боли и отчаяния. Это же он сейчас видел в Лелькиных глазах. Он знал, что творится у неё на душе. А когда представлял, как она извивалась под Сенькой, начинал чувствовать, как растёт в нём бешенство. И попадись ему Сенька в этом состоянии - точно убьёт.

10.

Лелька постоянно думала о том дне, когда фиганутый Сенька вернётся с армии. Она даже рассчитала, что их встреча может и вовсе не состояться, если она после последнего звонка сразу уедет в город поступать. И хотя Сенька вернётся в мае, можно как-то пару  недель пережить и уехать навсегда. На выпускной бал, конечно же, Лелька не пойдёт, там уж точно фиганутый будет. Будет стоять у стенки и ухмыляться, глядя на неё. Она теперь поняла эту ухмылку, которая некогда была адресована её однокласснице Наташке. Сенька прошёлся и по ней, видно. Страх хоть и не донимал Лельку, но продолжал жить где-то в глубине её души, иногда высовываясь наружу. Но девчонка старалась строить свой мир. И у неё это получалось. 

     Я построю свой мир,
     Мир возвышенных чувств.
     И закрою я дверь
     В ад, который так пуст.
     Я повешу замок
     На огромную дверь
     И заброшу ключи
     В океаны потерь.
     И пусть водный поток
     Унесет их на дно.
     И оставит их там,
     Где так сыро-темно.
     Пусть ржавеют они,
     Я не буду жалеть.
     Отыскала свой мир-
     Здесь о жизни мне петь.

Лелька исписывала тетрадь за тетрадью. Её дневники стали летописью глубокой  трагедии. Из них-то потом, спустя добрый десяток лет, Нина Васильевна узнала, что же тогда случилось с её любимой дочкой. Но мужу ничего не сказала, свято оберегая его душевное состояние.
   И кто знает, что бы было с Лелькой, если бы не её добрый ангел Николай. Сценарий таких историй для Синей Вобли, да и, наверняка, для других деревень, обычен - девчонка могла бы просто пойти по рукам. Потом бы она пристрастилась к выпивке.  Чтобы уйти от убогой реальности.  Какой-нибудь алкаш, который чаще других составлял бы ей компанию, женился бы на ней. И синячили бы они по полной. И в беспробудном пьянстве рождались бы их дети. При родичах и беспризорные.
   Конечно, здесь есть фактор родителей, которые у Лельки не были синяками, жили хорошо и достойно, может быть, они бы и не допустили, чтобы их дочь пошла по этой тропе. Но, кто знает... В любом случае, Колькина помощь была неоценимой. А для него она была искуплением греха, покаянным очищением души.

11.

Незадолго до выпускного в Синюю Воблю пришла весть: фиганутый Сенька вообще фиганулся - за месяц до дембеля сбежал, угнал какую-то тачку. Но тут-то на него и опустился дамоклов меч - ехал Сенька по трассе без включенных фар, и насел на него встречный КАМаз, расплющил так, что парня даже собирать не стали, привезли останки в цинковом гробу. И баста.
   Мать его убивалась так, что крик её разносился по всем лугам.  Остальным даже не было дела до фиганутого - многим он дорогу перешёл, многим жизни поломал. А Вера Михайловна, мать его, потом с ума сошла. Похоронив сынка, нашла себе хахаля возраста её сына. Якобы усыновила, но по ночам ему такой стриптиз устраивала, что пацанва, прознавшая про это, приходила к её окнам, чтобы поглазеть на это шоу.
   Нельзя сказать, что Лелька радовалась случившемуся. Какое-то ощущение пустоты и даже заболоченности охватывало её при мыслях об убиенном. И Веру Михайловну было жалко. Она, всегда такая тихонькая, скромненькая, была не виновата в общем-то, что у неё вырос сын такой ублюдок. Это фазер Дрот его зверем растил. Как двортерьеров своих злил, избивая варежкой по морде, разогревая их гнев, так и сына.  И вырастил. Себе на голову. Сам был не раз бит поддатым и обкуренным сыном, который лупил так, будто бы хотел покончить с отцом раз и навсегда именно сейчас. Но батя выживал. И долго был боксерской грушей для сынка. Каждому по заслугам его.
   А Лелька простила фиганутого. Он часто являлся к ней во сне и просил прощения. Там, в аду, его считали двуежопым и так жарили, так жарили.  О многом он сожалел. И о том, что сотворил с Лелькой. Вот и являлся, будоража болезненные  воспоминания. Даже на свой день рождения пригласил. На двадцатилетие, которое не наступило в его жизни. И она пошла. Срезала в саду две чёрные розы. И пошла. Правда, долго плутала, прежде чем нашла место его обитания. В общем, фиганутый попал в такое дерьмо. Бебики навыкате. Рожа красная. И черти постоянно амбу ему ставят. "Хлебай, - говорят. - Хлебай, пока не захлебнёшься. А то сами тебя на красный галстук возьмем".  Лелька нашла его, протянула розы. Сенька взял их, как-то скукожился, сморщился, посинел и растворился во мраке.
   Когда девка проснулась, вдруг почувствовала, что её отпустило. Она простила фиганутого. Реально. От души. Тогда она уже училась  в Москве. Взяла билет на поезд и через сутки была в Синей Вобле. Нарвала в саду цветов и пошла на кладбище, отыскала его могилу и положила цветы. И на душе стало светло. И коноплянки так благостно пели, так красиво. И ковыль был так тих. И вообще у Лельки было ощущение, что именно с этого прощения начнётся её долгая и счастливая жизнь. Так и случилось.

Елена Шуваева-Петросян родилась в 1978 году в селе Большой Морец, Волгоградская область. Училась в Москве (МИПК им. И. Фёдорова). С 2001 года проживает в Ереване. Работает журналистом. Сотрудничает в ряде зарубежных изданий. В Ереване закончила Институт международных отношений им. И. Лазаряна. Член Союза литераторов России и Союза писателей Армении. Публиковалась в журналах "Юность", "День и ночь", "Литературная Армения", "Ренессанс", "Меценат и Мир", "Муза", "Академия поэзии", "Венский литератор" и др. Автор пяти книг стихов и прозы, а также многочисленных публикаций в армянской и российской прессе. Участвовала в нескольких десятках коллективных сборников. Редактор детской газеты "Новое поколение". Организатор Международного литературного конкурса "Мотивы".