"ОКНО" № 10 (13)

Оглавление

Архив

Авторам

Главная страница

Спецпроект номера

Музыкалия

Тексты о музыке и музыкантах

Игорь Джерри Курас (Бостон, США)

Что было бы, если бы Моцарт не умер?

Неизвестный маляр

Началась эта история давно и случайно, и, казалось бы, не должна была даже и запомниться, но получилось так, что не только запомнилась, но и огромное имела значение для всей нашей русской культуры. Поэтому, мы расскажем её сейчас во всех подробностях и деталях, чтобы ничего не пропустить.
Много-много лет назад родился в Калужской губернии простой крестьянский мальчик. Он вырос, стал маляром. Хорошо он красил, и везде его звали. То дом покрасит, то амбар, то конюшню.
Была у этого маляра странная привычка: он всегда во время работы песню насвистывал. А песенка смешная такая - из Калужских: "Сидел Ваня на диване, курил трубку с табаком". Как берёт наш маляр в руки кисть, так и начинает насвистывать про Ваню!
Долго ли, коротко ли, но оказался этот маляр в селе Каменка, что в Малороссии. А село это было непростое -особенное было село. В нём летом гостил у сестры великий композитор Пётр Ильич Чайковский. Но тогда он ещё не был великим. Он потом великим стал, но об этом рассказ впереди. А пока вот, что происходит.
Зовут нашего маляра как раз в тот самый дом, где Чайковский гостит, стенку покрасить.
Пришёл маляр. Кисти достал, краски разные. Стал красить и насвистывать свою песенку про Ваню. А Чайковский песенку услышал, и так она к нему пристала, что никак не отделаться.
Пётр Ильич утром встаёт, а песенка у него в голове насвистывается. Пётра Ильича к обеду зовут, а у него в голове песенка. Вот уже и чай подают под вечер, а Пётр Ильич всё никак не может песенку забыть. Так всю неделю и промучался - просто до слёз!
Делать нечего; сел Пётр Ильич, и переложил эту назойливую песенку в струнный квартет.
А братья Рубинштейн услышали квартет - шепчутся между собой. Что сказать? Похвалить Петра Ильича? Да, вроде, нельзя. Была бы эта музыка немецкая, можно было бы и похвалить. А тут про Ваню какого-то. Разве это хвалят?
И вот концерт большой. Знатные гости приезжают. Граф Лев Николаевич Толстой тоже приехал послушать. Играют всякую музыку разную, а Толстой свечи на люстре считает, скучает. Вдруг заиграли квартет про Ваню. Толстой как услышал, так и про люстру забыл. Слёзы по бороде текут. А люди в зале увидели, что Толстой плачет, и написали друзьям заграницу: "Были на концерте. Слушали квартет какого-то Чайковского про Ваню. Граф Толстой плакал - вся борода в слезах".
А братья Рубинштейн тоже видели, что граф плакал, но виду не подали: подумаешь, какой-то русский граф от русской музыки плачет! Вот если бы немецкий граф заплакал, тогда другое дело. А так-то чего?
Тем временем письма дошли до заграницы, и многие там люди узнали и про Чайковского, и про квартет, и про Ваню, и про слёзы Льва Николаевича.
Позвали Петра Ильича сначала в Вену, а потом и в Америку. Чайковский поехал в Америку, и ему там кучу денег заплатили и все хлопали, а в Нью-Йорке песню про Ваню каждый чистильщик ботинок мог теперь насвистеть.
Узнали об этом братья Рубинштейн и говорят друг другу: "Хм. Ну, если даже заграницей..." - и рассказали о Петре Ильиче Надежде фон Мекк.
А Надежда Филаретовна была женщиной некрасивой, но умной. "Вот если я завтра умру, - думала она, - кто вообще обо мне вспомнит? А, скажем, если какой-нибудь такой Чайковский мне музыку напишет - это же вечная память мне будет навсегда обеспечена". И заказала она Петру Ильичу Четвёртую симфонию.
Ну и пошло потом: симфонии, балеты, оперы, квартеты"
А Толстой увидел всё это и думает: "Великое дело музыка! Жалко, что я в ней совсем ничего не понимаю. Нужно бы написать что-нибудь такое про музыку, чтобы потомки читали и удивлялись -про какую-нибудь Крейцерову сонату, например. У!.. Страшная вещь эта соната. Особенно первая её часть". И написал.
А великий русский поэт Фёдор Иванович Тютчев, узнав про эту историю, задумался: "Всякая мысль, будучи изречена, конечно же, становится ложью. Это понятно. Но, исходя из этого, подобает ли молчать? Ведь, вот, даже, простая песня, ежели её насвистеть в правильный момент и в правильном месте, может переменить мир. Что же тогда говорить про слово? Ведь нам невозможно заранее предугадать, как наше слово будет воспринято, и будет ли это восприятие для нас благодатью или же, как об стенку горох. Может быть, тогда не молчать? Может быть, тогда написать про всё это, покуда ещё полнеба не обхватила тень и на западе не бродит сиянье?" Подумал Фёдор Иванович, подумал - и написал несколько очень хороших стихотворений.
А братья Рубиштейн посмотрели на все это и загордились: "Вот сколько мы хорошего сделали для русского народа! А всё никакой благодарности!"
И только калужский маляр ничего никогда не узнал об этой истории. Жил себе, да песенку свою насвистывал: то дом покрасит, то амбар, то конюшню. Так и умер, а где и когда - неизвестно. И потомки его ничего про своего великого предка не догадываются. Живут где-то сейчас, маются. А ведь могли бы гордиться и радоваться, если бы знали.
Вы уже им подскажите, где эту историю прочитать. Глядишь, и моё слово тогда тоже как-то отзовётся.

Царскосельский Моцарт

Всем известно, что Моцарт перед смертью получил приглашение работать в России, но заболел и умер.
А что было бы, если бы Моцарт не умер? Ну, выжил как-то, поправился?
Вот, приезжает он в Петербург, является ко двору, а там смятение, люди какие-то; что-то несуразное происходит.
Какой-то молодой человек - бледный, напуганный - тихо так говорит: "Батюшка скончался апоплексическим ударом. Но вы, господа, не волнуйтесь. При мне всё будет как при бабушке".
И вот уже Моцарт - придворный композитор и преподаёт музыку в Царскосельском Лицее.
Целая плеяда будущих величайших композиторов гуляет аллеями у Царскосельского пруда.
Пишет свою первую симфонию Пушкин, с восторгом принимает публика скрипичный концерт Дельвига, клавирным сонатам Кюхельбекера рукоплещет Европа. Россия превращается в центр мировой музыкальной культуры...
А потом, через 200 лет появился бы какой-нибудь музыковед и написал бы: "Есть мнение, что настоящий гений выражается даже в самых неблагоприятных для него условиях. Например, не стань Пушкин великим композитором, он всё равно проявился бы в чём-то другом - живописи, архитектуре или же поэзии. И, хотя я видел рисунки Пушкина на партитурах его симфоний, мне, всё же, трудно представить себе стихи Пушкина - настолько однозначно связан гений Александра Сергеевича с музыкой!"
А другой бы вторил ему: "Из всех лицейских учеников Моцарта, Дельвиг - наиболее трепетен и романтичен. Пушкинский симфонизм глубже, ироничнее, насыщенней, но лиризм Дельвига мне ближе. Возьмём, например, Третий концерт для Скрипки с Оркестром Дельвига (DL 325 in D minor). Вторая часть - великолепное Adagio Triste e Nostalgico, едва ли не лучшее из созданного композитором"
А мы бы всё это читали, и верили.

Георгий Дорохов (Москва)

Композиторы - персонализации

Паганини

Жил был в солнечной Италии великий скрипач Паганини. Как-то раз играл он концерт, и вдруг у него лопнула одна струна. Но Паганини продолжал играть. Вдруг лопнула вторая струна. Но Паганини продолжал играть. Тут лопнула третья струна. Но Паганини продолжал играть. Вдруг с треском лопнула четвертая струна. Но Паганини продолжал играть. Тут вывалились колки. Но Паганини продолжал играть. Свалилась на пол подставка. Но Паганини продолжал играть. Треснула нижняя дека, отвалился подгрифник, и по всей сцене разлетелись машинки. Но Паганини продолжал играть. Тут у него треснул смычок, и весь волос из него высыпался. Но Пагинини продолжал играть - и закончил свое выступление под громоподобные аплодисменты

Моцарт и Сальери

Жили были Моцарт и Сальери. Оба большие любители выпить. Постоянно бродили по Вене, шатались и орали пьяными голосами темы из фуг Баха. Как-то раз встретились - выпили чего-то некачественного... ну, у Сальери организм покрепче был, через две недели выкарабкался, а Моцарт все - откинул копыта. После этого Сальери как выпьет - так и начинает орать "Я отравил Моцарта! Это я отравил Моцарта!"

Крейцерова

1. Жил был Бетховен.
2. Он написал сонату для скрипки и фортепиано.
3. Подумал и присвоил ей № 9.
4. Потом добавил название "Крейцерова".
5. И сыграл ее.
6. Но не с Крейцером.
7. Тому не понравилась соната.
8. И он не стал ее играть.
9. Бетховен сыграл с другим скрипачом.
10. После исполнения они поссорились.
11. Бетховен оглох - и скончался.
12. Затем родился граф и писатель Толстой.
13. Ему не нравился Бетховен.
14. Особенно "Крейцерова" соната.
15. Он написал книгу.
16. Где человек зарезал жену.
17. А скрипача не успел.
18. Тот убежал.
19. Толстой посчитал, что это нехорошо.
20. Назвал книгу "Крейцерова соната".
21. Уехал на незнакомую станцию.
22. И там скончался.
23.
24.

Чайковский

Чайковский боялся мышей и крыс. Он написал об этом балет "Щелкунчик". И Шестую симфонию. А потом скончался

Чийковски

1. Чийковски был великим композитором
2. Чийковски в детстве проявил незаурядные способности
3. Чийковски с легкостью освоил премудрости контрапункта
4. Чийковски был трудолюбивым
5. Чийковски внес вклад в музыку
6. Чийковски переживал эмоциями сочинения
7. Чийковски считал, что Вагнер был неправ сочиняя оперы
8. Чийковски поддерживал молодежь
9. Чийковски был строг к себе
10. Чийковски любил природу
11. Чийковски хорошо знал Пушкина
12. Чийковски играл Толстому. Толстой плакал
13. Чийковски выступал во фраке
14. Чийковски скончался от тяжелой болезни
15. Музыку Чийковского играют и любят все
16. Чийковскому поставили памятники

Котята

Петр Ильич-с и Фельцман сочиняли, как это недавно выяснили ученые музыковеды, по одному методу. Одной рукой ноты пишут, а другой - гладят пушистого котенка. Котенок мурчит, мяукает - и мелодии сами собой в голову приходят! Этим ученые музыковеды и объясняют столь удивительное сходство их музыки.

Крыса

В подвале консерватории завелась огромная серая крыса. Регулярно пугая охранников, она скреблась и шуршала ночами в подполье. Единственно, что пугало старую крысу и навевало на нее чувство ужаса - это тень Николая Яковлевича Мясковского. Как завидит крыса белый бородатый призрак - юрк! - и так далеко заберется, что призрак всю ночь бродит по коридорам, ищет злобное существо, а не находя, сердито плюет на пол и исчезает в воздухе.

Анатолий Кудрявицкий (Дублин, Ирландия)

Из "Школы для медленного чтения"

Основоположники

Энкс и Маргельс лежали в гробах мореного дуба на собственных похоронах и многостранично беседовали. Похороны бурлили уже третий день. К концу четвертого Энкс помог Маргельсу вышагнуть за борт гроба, и оба они - корявоногий и худорукий - отправились делать за хоронящих их домашние дела. К концу недели оба, как по команде, возвратились. Как раз истекал "Немецкий реквием" Брамса. Энкс распространился в гробу очень правильно, и его злокозненнорыжая бороденка снова стала указывать человечеству путь его грядущих печалей.

Неслышимое и подслушанное

Тот, кто ведет трехголосную фугу, поневоле кое-что напевает. И вовсе даже не один из трех голосов, а что-нибудь четвертое. Может быть, это личные фантазии напевающего, а может быть, то, что не слышится, но угадывается за нотами. Иной раз ищешь, ищешь свое хорошо отточеное гусиное перо, а оно, оказывается, в руке и даже в чернила уже обмакнулось.

Бороды симфонистов

Брукнер завидовал пышнобородому Брамсу. Он часто сверялся в зеркале со своим отражением, но ни на одном из них ничего не росло. Проходя одним немузыкальным днем мимо зеркала, он увидел, что отражение шепчет ему бледногубо: "Пс-ст, почему бы тебе не удлинить свои симфонии?"
"И верно, - подумал Брукнер, - у Брамса длинная борода, а у меня будут длинные симфонии". И написал их числом как у Бетховена, но длиннее.
А потом Дворжак тоже написал числом как у Бетховена, и борода его пышно колосилась. Правда, ему пришлось увезти эту бороду в Америку, а то его все с Чайковским путали.

Вагнер и другие
(отрывок из романа "Летучий Голландец")

Вагнер не любил несправедливостей, город Лейпциг (хотя в нем родился) и евреев. Из последних - особенно композитора Мендельсона. Когда он писал "Летучего Голландца", его еще не осенило, что все то, чего он не любит, взаимосвязано и образует некое подобие паутины: все несправедливости - от евреев, особенно от живущего в Лейпциге композитора Мендельсона. К этому кардинальному выводу он пришел в более зрелые годы. Покамест же Вагнер создавал в стране и в опере революционную ситуацию, дирижировал оркестрами и смутьянами, писал пышные симфонии с вокалом и исполнял их в оперных театрах, к великому изумлению великого немецкого композитора Брамса, который никогда не мог до этого додуматься. Лев Толстой, зайдя в театр, когда там давалась вагнеровская вещь, испугался свободно разгуливавшего по сцене картонного дракона с зелеными лампочками вместо глаз и убежал куда глаза глядят, а именно, писать о "Крейцеровой сонате" Бетховена как о первом, робком ростке музыкальной эротики. Ромен Роллан же, ознакомившись с вагнеровскими впечатлениями Толстого, сделал вывод, что Толстой имел право на свое особое мнение, поскольку не любит даже Шекспира, и что, наоборот, это особое мнение Толстого является доказательством того что Вагнер - лучший оперный композитор всех времен. В примечании, однако же, Ромен Роллан оговорился, что лучше бы Вагнер называл свои оперы симфониями, и посоветовал слушать их закрыв глаза. Странные и, заметим, очень связные мысли бродят в головах у великих людей.