Одна из моих служебных обязанностей как
редактора отдела критики толстого литературного журнала - ведение
библиографического раздела �Книги�. Вроде как тупая работа, но я -
люблю. Даже
рутину ее - перепечатку выходных данных: автор, название, жанр,
издательство,
количества страниц, тираж; имя переводчика, если текст переводной; имя
комментатора и составителя, если это переиздание классики и т. д. Тут
для меня
плотность почти запредельная. Ну представьте, например, выход на помост
штангиста к штанге. Или разбег прыгуна с шестом. И проживание вашей
мысли о
вбитых в эти секунды месяцев (если - ни лет) каторжного труда,
самоограничения,
воли, злости. Так это - спорт. Это - только мускулы. А литература?
Многолетнее
выращивание тончайшего и капризнейшего органа эстетического проживания
жизни,
без каких-либо подтверждений его жизнеспособности, его дееспособности
именно у
тебя. Я знаю, о чем говорю, - в кабинетах и коридорах моей (а сколько
их по
Москве, по России - по миру) редакции скапливаются в ожидании
очередного вывоза
на свалку сотни папок с распечатанными на принтере или машинке
текстами,
которым изначально не суждено было дозреть до Книги несмотря на
отчаянные
усилия - иногда жизнь на это положивших
- авторов. Вид этих бумажных курганов обдает
холодком, как прислоненная
к стене у дверей соседней квартиры крышка гроба, на которую вы
натыкаетесь,
выходя из лифта. И то, что кто-то смог в дотянуться до себя в слове,
всегда
чудо. Дар он потому и дар, что не зависит ни от нашей воли и
трудолюбия. Это
тебе дано, или не дано. Других вариантов не бывает. Только вот на
выяснение
�дано-не дано� могут уйти годы. И потому такая редкость и такая
радость,
увидеть счастливца. Убедиться в его существовании этого.
Вот я достаю из
портфеля в метро присланную издателем новенькую книгу: уже отделившийся
от
автора, набранный гарнитурой Таймс текст, вычитанный редакторами и
корректорами, сброшюрованный, переплетенный. Но еще как будто
находящийся
внутри самого себя, еще не развернувшийся, не увиденный, не прожитый
никем из
моих современников, шелестящих по соседству газетой. Я открываю книгу
наугад, я
читаю несколько абзацев, и чувствую, как ведет меня от еще
неопробованной мною
в литературе вот этой высвобожденности чувства и мысли. Я вдыхаю эту
прозу, как
утром вдыхаю холодный, сырой, горчащий перепревшим листом затяжной
осени воздух
из форточки. Откуда?! Пару недель назад я видел автора на случайной
литературной тусовке,
пробегая мимо, он
сунул для рукопожатия вялую ладошку: ï¿½У меня книга вышла. Я бы подарил,
но у
меня пока только сигнал. Как тираж отгрузят, обязательно пришлю.� И
самым
странным в этой книге мне кажется сейчас лицо автора на фотографии �
обычное,
можно сказать, заурядное, с напрягшимися перед объективом лицевыми
мускулами и
растерянным взглядом полуслепых глаз через очки.
Ну, а чего весит, скажем, вот эта тонкая
(156 стр.) переводная английская книжка с графическим изображением
пузатых
парусников на светло-серой обложке. Некий высокопоставленный морской
чиновник
XVII века, трудоголик и жизнелюб каждый вечер, возвращаясь из
присутствия или с
очередной попойки, садился записывать про увиденное и прожитое � про
чуму, про
лондонский пожар, про покупку жене нового платья. Давно истлел тот стол, за которым
писался этот Дневник,
прочитанный и изданный упорным текстологом через двести лет. И еще
через двести
лет переведенный на русский язык, для того, чтобы я, прихлебывающий чай
в
подвальчике ОГИ, в полумифической для того джентльмена Москве, листал
его
записи, с трудом отрываясь от строк, в которых клокотание той - как бы
истлевшей, но в данный момент абсолютно реальной жизни, потому как
невозможно
сказать с полной уверенностью, что для меня реальность сейчас -
догорающая в
моих пальцах сигарета �Ява� или мое переживание очередной размолвки
автора с
женой?.. Ну, и кто скажет мне, что это не чудо.
Каждый месяц в течение уже десяти лет
(удивительно - ни одного перерыва) я сдаю в редакции свой
аннотированный список
в 20-25 позиций. Монотонность и неотступность этой - как бы
периферийной по отношению
к другим моим редакционным обязанностям - давно должна была бы
превратить ее в
каторгу, но именно она и держит меня. Библиография для меня - что-то
вроде
ежемесячной медитации, возвращающей некоторым, вывернутым наизнанку
редакционным бытом, понятиям их исконное содержание. Ну, скажем,
понятию автор.
Которое, на самом деле, не такое уж одномерное.
Где-то в конце января то ли 93, то ли 94
года � я помню, что стояли жуткие морозы - в половине седьмого утра
меня
разбудил телефонный звонок. В трубке - незнакомый мужской голос: �Мне
нужен
Сергей Павлович� - �Да�, - с естественным
волнением ответил.
�Анатолий
Лазаренко вас беспокоит. Из Домодедово, из аэропорта. Я здесь пролетом
- из Магадана
в Ташкент. Меня просили передать вам книгу.� - �От кого и что за
книга?� - �От
Максима Лаперуза� - �???� - �Сейчас я еду в Москву. В девять
рассчитываю быть в
нашем геологическом управлении. Это возле метро Баррикадная. Но я туда
- на
несколько минут, только отметиться. Поэтому давайте договоримся
встретиться в
метро в 9.15�.
Я не знаю, кто такой Максим Лаперуз.
Никогда не слышал этого имени. Мне не нужна его книжка. Я не собираюсь
писать
про Лаперуза. Нет, все, конечно, может быть. И я бы, конечно, глянул.
Но... в
конце концов, за окном ночь еще! Я
не
врач и не священник. А в голосе у мужчины из трубки прогибающие,
начальственные
нотки - это голос, ну, скажем, начальника геологической партии,
человека
действительно очень занятого, но которого, допустим, попросили,
оказавшись в
дальнем поселке, передать лекарства и папиросы застрявшему там
специалисту, и
пусть не входит это в обязанности начальника, от таких поручений
отказываться
не принято. Такая у них работа, такая жизнь. Я слушаю его голос и мне
хочется
выматериться. Ну, а дальше я слушаю уже свой голос, произносящий: �Где
мы
встретимся и как я вас узнаю?�. - ï¿½Я плохо ориентируюсь в Москве,
поэтому
давайте - прямо в метро, наверху у выхода. Там ведь один выход?� -
�Один�. - �Я
в серой �аляске�, волчьей шапке, у меня синяя сумка. А в руке буду
держать
книгу Лаперуза�. - �Хорошо�, - отвечает мой голос. Мы одновременно
вешаем
трубки.
- Кто это? Что случилось? - спрашивает
жена.
- Ничего не случилось. Какой-то
магаданский геолог привез мне книгу местного литератора.
- Ты знаешь этого писателя?
- Не знаю.
- А ты куда встаешь? Ты что, собираешься
ехать?.. Объясни, зачем?
- Не знаю, - честно ответил я.
- Посмотри градусник, сколько там с утра?
- Потеплело. 18 градусов.
Живу я в Орехово-Борисово, и потому через
час - утренние поезда у нас часто останавливаются в туннеле - я уже
сижу в
вагоне метро с ощущением оскорбительной нелепости происходящего.
С эскалатора, поднявшего меня от
платформы на станции Баррикадная, я соступал в 9.07, уже видя человека,
стоящего у дверей с напряженно вытянутой головой, - расстегнутая
меховая куртка,
лохматая шапка, синяя сумка у ног. В руках книга. Я махнул рукой. Он
кивнул
головой и бешеным взглядом глянул на часы.
- Извините, но я - как договаривались.
Даже немного раньше.
- Да, да, - сказал он. - Все нормально.
Извините. Мне надо успеть во Внуково на самолет�
Странно, в вертолете, который весь трясется и
грохочет, сплю как убитый, а в комфортном самолете, хоть глаза
выкалывай, -
добавил он и протянул мне книгу.
Высокий, худой, конопатый, рыжеволосый,
молодой, точнее, моложавый - множество мелких морщин вокруг глаз и уже
привычная властность во взгляде. Белки глаз красные. Я прикинул - 10-12
часов
лету, плюс время на дорогу к аэропорту, регистрацию, посадку-высадку,
дорогу до
Москвы.
- Вы знаете Лаперуза?
- Видел в первый раз. Его знает мой сотрудник.
Это он проболтался, что я еду, - просто сказал он и, чуть смирив
раздражение,
протянул мне руку, - Ну, я побежал. Счастливо.
- Счастливо, - сказал я.
Обложка книги была темно-малиной с яркими
алыми буквами. Довольно плотненький том, упакованный в целлофан. Можно
сказать,
подарочное издание. Выйдя на улицу, я сунул нераспакованную книгу в
урну.
Было 9.10 - до открытия редакции еще
почти час, и я пошел искать какую-нибудь раннюю кофейню или столовую,
дожидаться открытия нашей конторы в тепле.
Через неделю секретарь редакции вошел в
мою комнату и положил на стол пришедшую на мое имя бандероль. Я
распаковал ее.
Из-под желтой плотной бумаги вылузнулась все та же, обтянутая
целлофаном,
темно-малиновая обложка с ярко-алыми буквами. Посылка была отправлена
три
недели назад с доставкой адресату. Увидев эту книгу, я почувствовал
что-то
вроде облегчения - запаленный взгляд худого мужчины в лохматой шапке,
ожидавшего меня в 9 утра на станции Баррикадная, торчал в памяти как
заноза. Я
содрал целлофан с книги... Рассказы. Эссе. Бардовские песенки. И даже
как бы
отдельные строки попадаются. Скажем так, неплохие� Издано, правда,
роскошно,
особенно, по тем временам - с рекламными вкладышами, с цветными
фотографиями
автора. На обороте титульной страницы автор благодарит спонсоров и
администрацию города. Ну, а во всем остальном - книга как книга. Не бог
весть
что, но и не отстой. Я отстучал на машинке выходные данные и перечислил
в
аннотационной строке жанры, в которых работает автор и тематику...
Будем
надеяться, что геолог тот нормально долетел до Ташкента и выспался как
следует
по приезде.
Сергей
Костырко (р.
1949) � литературный критик, эссеист, прозаик. Родился в Приморском
крае, Окончил филологический факультет Московского государственного
педагогического института. Автор книг прозы �Шлягеры прошлого лета�
(М.: �Книжный сад�, 1996) и �На пути в Итаку� (М.: Новое литературное
обозрение, 2009), книги критики �Простодушное чтение� (М.: Время,
2010), а также ряда повестей и рассказов, опубликованных в различных
журналах. Работает в отделе критики журнала �Новый мир�. Литературный
куратор сайта �Журнальный зал�.
|