Одна из моих служебных обязанностей как редактора отдела критики толстого литературного журнала - ведение библиографического раздела �Книги�. Вроде как тупая работа, но я - люблю. Даже рутину ее - перепечатку выходных данных: автор, название, жанр, издательство, количества страниц, тираж; имя переводчика, если текст переводной; имя комментатора и составителя, если это переиздание классики и т. д. Тут для меня плотность почти запредельная. Ну представьте, например, выход на помост штангиста к штанге. Или разбег прыгуна с шестом. И проживание вашей мысли о вбитых в эти секунды месяцев (если - ни лет) каторжного труда, самоограничения, воли, злости. Так это - спорт. Это - только мускулы. А литература? Многолетнее выращивание тончайшего и капризнейшего органа эстетического проживания жизни, без каких-либо подтверждений его жизнеспособности, его дееспособности именно у тебя. Я знаю, о чем говорю, - в кабинетах и коридорах моей (а сколько их по Москве, по России - по миру) редакции скапливаются в ожидании очередного вывоза на свалку сотни папок с распечатанными на принтере или машинке текстами, которым изначально не суждено было дозреть до Книги несмотря на отчаянные усилия - иногда жизнь на это положивших  - авторов. Вид этих бумажных курганов обдает холодком, как прислоненная к стене у дверей соседней квартиры крышка гроба, на которую вы натыкаетесь, выходя из лифта. И то, что кто-то смог в дотянуться до себя в слове, всегда чудо. Дар он потому и дар, что не зависит ни от нашей воли и трудолюбия. Это тебе дано, или не дано. Других вариантов не бывает. Только вот на выяснение �дано-не дано� могут уйти годы. И потому такая редкость и такая радость, увидеть счастливца. Убедиться в его существовании этого. Вот я достаю из портфеля в метро присланную издателем новенькую книгу: уже отделившийся от автора, набранный гарнитурой Таймс текст, вычитанный редакторами и корректорами, сброшюрованный, переплетенный. Но еще как будто находящийся внутри самого себя, еще не развернувшийся, не увиденный, не прожитый никем из моих современников, шелестящих по соседству газетой. Я открываю книгу наугад, я читаю несколько абзацев, и чувствую, как ведет меня от еще неопробованной мною в литературе вот этой высвобожденности чувства и мысли. Я вдыхаю эту прозу, как утром вдыхаю холодный, сырой, горчащий перепревшим листом затяжной осени воздух из форточки. Откуда?! Пару недель назад я видел автора на случайной литературной  тусовке, пробегая мимо, он сунул для рукопожатия вялую ладошку: ï¿½У меня книга вышла. Я бы подарил, но у меня пока только сигнал. Как тираж отгрузят, обязательно пришлю.� И самым странным в этой книге мне кажется сейчас лицо автора на фотографии � обычное, можно сказать, заурядное, с напрягшимися перед объективом лицевыми мускулами и растерянным взглядом полуслепых глаз через очки.

Ну, а чего весит, скажем, вот эта тонкая (156 стр.) переводная английская книжка с графическим изображением пузатых парусников на светло-серой обложке. Некий высокопоставленный морской чиновник XVII века, трудоголик и жизнелюб каждый вечер, возвращаясь из присутствия или с очередной попойки, садился записывать про увиденное и прожитое � про чуму, про лондонский пожар, про покупку жене нового платья. Давно истлел  тот стол, за которым писался этот Дневник, прочитанный и изданный упорным текстологом через двести лет. И еще через двести лет переведенный на русский язык, для того, чтобы я, прихлебывающий чай в подвальчике ОГИ, в полумифической для того джентльмена Москве, листал его записи, с трудом отрываясь от строк, в которых клокотание той - как бы истлевшей, но в данный момент абсолютно реальной жизни, потому как невозможно сказать с полной уверенностью, что для меня реальность сейчас - догорающая в моих пальцах сигарета �Ява� или мое переживание очередной размолвки автора с женой?.. Ну, и кто скажет мне, что это не чудо.

Каждый месяц в течение уже десяти лет (удивительно - ни одного перерыва) я сдаю в редакции свой аннотированный список в 20-25 позиций. Монотонность и неотступность этой - как бы периферийной по отношению к другим моим редакционным обязанностям - давно должна была бы превратить ее в каторгу, но именно она и держит меня. Библиография для меня - что-то вроде ежемесячной медитации, возвращающей некоторым, вывернутым наизнанку редакционным бытом, понятиям их исконное содержание. Ну, скажем, понятию автор. Которое, на самом деле, не такое уж одномерное.

Где-то в конце января то ли 93, то ли 94 года � я помню, что стояли жуткие морозы - в половине седьмого утра меня разбудил телефонный звонок. В трубке - незнакомый мужской голос: �Мне нужен Сергей Павлович� - �Да�, - с естественным  волнением ответил.  �Анатолий Лазаренко вас беспокоит. Из Домодедово, из аэропорта. Я здесь пролетом - из Магадана в Ташкент. Меня просили передать вам книгу.� - �От кого и что за книга?� - �От Максима Лаперуза� - �???� - �Сейчас я еду в Москву. В девять рассчитываю быть в нашем геологическом управлении. Это возле метро Баррикадная. Но я туда - на несколько минут, только отметиться. Поэтому давайте договоримся встретиться в метро в 9.15�.

Я не знаю, кто такой Максим Лаперуз. Никогда не слышал этого имени. Мне не нужна его книжка. Я не собираюсь писать про Лаперуза. Нет, все, конечно, может быть. И я бы, конечно, глянул. Но... в конце концов, за окном ночь еще!  Я не врач и не священник. А в голосе у мужчины из трубки прогибающие, начальственные нотки - это голос, ну, скажем, начальника геологической партии, человека действительно очень занятого, но которого, допустим, попросили, оказавшись в дальнем поселке, передать лекарства и папиросы застрявшему там специалисту, и пусть не входит это в обязанности начальника, от таких поручений отказываться не принято. Такая у них работа, такая жизнь. Я слушаю его голос и мне хочется выматериться. Ну, а дальше я слушаю уже свой голос, произносящий: �Где мы встретимся и как я вас узнаю?�. - ï¿½Я плохо ориентируюсь в Москве, поэтому давайте - прямо в метро, наверху у выхода. Там ведь один выход?� - �Один�. - ï¿½Я в серой �аляске�, волчьей шапке, у меня синяя сумка. А в руке буду держать книгу Лаперуза�. - �Хорошо�, - отвечает мой голос. Мы одновременно вешаем трубки.

- Кто это? Что случилось? - спрашивает жена.

- Ничего не случилось. Какой-то магаданский геолог привез мне книгу местного литератора.

- Ты знаешь этого писателя?

- Не знаю.

- А ты куда встаешь? Ты что, собираешься ехать?.. Объясни, зачем?

- Не знаю, - честно ответил я.

- Посмотри градусник, сколько там с утра?

- Потеплело. 18 градусов.

Живу я в Орехово-Борисово, и потому через час - утренние поезда у нас часто останавливаются в туннеле - я уже сижу в вагоне метро с ощущением оскорбительной нелепости происходящего.

С эскалатора, поднявшего меня от платформы на станции Баррикадная, я соступал в 9.07, уже видя человека, стоящего у дверей с напряженно вытянутой головой, - расстегнутая меховая куртка, лохматая шапка, синяя сумка у ног. В руках книга. Я махнул рукой. Он кивнул головой и бешеным взглядом глянул на часы.

- Извините, но я - как договаривались. Даже немного раньше.

- Да, да, - сказал он. - Все нормально. Извините. Мне надо успеть во Внуково на самолет�  Странно, в вертолете, который весь трясется и грохочет, сплю как убитый, а в комфортном самолете, хоть глаза выкалывай, - добавил он и протянул мне книгу.

Высокий, худой, конопатый, рыжеволосый, молодой, точнее, моложавый - множество мелких морщин вокруг глаз и уже привычная властность во взгляде. Белки глаз красные. Я прикинул - 10-12 часов лету, плюс время на дорогу к аэропорту, регистрацию, посадку-высадку, дорогу до Москвы.

- Вы знаете Лаперуза?

- Видел в первый раз. Его знает мой сотрудник. Это он проболтался, что я еду, - просто сказал он и, чуть смирив раздражение, протянул мне руку, - Ну, я побежал. Счастливо.

- Счастливо, - сказал я.

Обложка книги была темно-малиной с яркими алыми буквами. Довольно плотненький том, упакованный в целлофан. Можно сказать, подарочное издание. Выйдя на улицу, я сунул нераспакованную книгу в урну.

Было 9.10 - до открытия редакции еще почти час, и я пошел искать какую-нибудь раннюю кофейню или столовую, дожидаться открытия нашей конторы в тепле.

Через неделю секретарь редакции вошел в мою комнату и положил на стол пришедшую на мое имя бандероль. Я распаковал ее. Из-под желтой плотной бумаги вылузнулась все та же, обтянутая целлофаном, темно-малиновая обложка с ярко-алыми буквами. Посылка была отправлена три недели назад с доставкой адресату. Увидев эту книгу, я почувствовал что-то вроде облегчения - запаленный взгляд худого мужчины в лохматой шапке, ожидавшего меня в 9 утра на станции Баррикадная, торчал в памяти как заноза. Я содрал целлофан с книги... Рассказы. Эссе. Бардовские песенки. И даже как бы отдельные строки попадаются. Скажем так, неплохие� Издано, правда, роскошно, особенно, по тем временам - с рекламными вкладышами, с цветными фотографиями автора. На обороте титульной страницы автор благодарит спонсоров и администрацию города. Ну, а во всем остальном - книга как книга. Не бог весть что, но и не отстой. Я отстучал на машинке выходные данные и перечислил в аннотационной строке жанры, в которых работает автор и тематику... Будем надеяться, что геолог тот нормально долетел до Ташкента и выспался как следует по приезде.

Сергей Костырко (р. 1949) � литературный критик, эссеист, прозаик. Родился в Приморском крае, Окончил филологический факультет Московского государственного педагогического института. Автор книг прозы �Шлягеры прошлого лета� (М.: �Книжный сад�, 1996) и �На пути в Итаку� (М.: Новое литературное обозрение, 2009), книги критики �Простодушное чтение� (М.: Время, 2010), а также ряда повестей и рассказов, опубликованных в различных журналах. Работает в отделе критики журнала �Новый мир�. Литературный куратор сайта �Журнальный зал�.